Вечером Сесил и Эдит вернулись в Лондон.

Сесил остановил машину возле ее дома. Эдит выбралась на тротуар с несказанным облегчением, так она устала за сегодняшний день улыбаться, кивать и соглашаться с Сесилом и его родителями, поддерживать светский разговор с гостями, принимать поздравления по поводу назначения отца, краснеть в ответ на намеки насчет предстоящей супружеской жизни. Даже презирать себя у нее не было сил…

— До свидания, — кивнула она Сесилу. Надо было еще что-то добавить, и она замешкалась, подыскивая подходящие слова.

— Можно подумать, тебя нисколько не обрадовало благополучное разрешение моих проблем, — недовольно произнес Сесил. — Что-то я не видел восторга на твоем лице.

— Я и правда за тебя рада, как ты можешь сомневаться? — сказала она с упреком.

Сесил шагнул к ней и, обняв за плечи, низко наклонился. Эдит невольно отстранилась.

— Извини, но у меня что-то разболелась голова. Хочется побыстрее лечь, — сказала она, сознавая, что выглядит в его глазах ледышкой.

Но почему-то сейчас ее это не особенно беспокоило.

— Прими аспирин, — посоветовал он, послушно отстраняясь. Он смотрел на нее с мягким упреком, но Эдит не почувствовала ни малейших угрызений совести.

— Думаю, завтра все пройдет. — Секунду помедлив, она не разжимая губ поцеловала его в щеку.

Он попытался поймать ее за руку.

— Но завтра мы увидимся?

— Завтра не получится, — твердо сказала Эдит и прямо посмотрела ему в глаза. — Завтра должен быть готов мой портрет. Я заберу его у…

Мэтью. Не волнуйся, — быстро сказала она, увидев, как сдвинулись к переносице его капризные брови. — Этот визит не затянется. Ты, конечно же, был тогда прав, Сесил. Я очень поспешила с выводами.

Она высвободила руку и вбежала в подъезд, радуясь, что наконец-то осталась одна.

Следовало позвонить Мэтью и уточнить, в котором часу ей лучше зайти завтра. Но она решила, что сделает это утром.

Только в постели, уже засыпая, Эдит вдруг ощутила страх оттого, что совершает что-то непоправимое и ужасное. И тут же в испуге открыла глаза. Было темно, в окно светил фонарь, и привычная обстановка немного ее успокоила. Не надо ни о чем думать. Не надо. Пусть "все будет как будет, как предопределено судьбой. Она стала думать о том, что скоро увидит родителей, и с мыслями об этом окончательно заснула.

Утром Мэтью позвонил ей сам. Она не успела придумать, какой принять тон в разговоре с ним, как он уже произнес спокойно и деловито:

— Если ты сумеешь зайти сегодня на час, то я закончу его наконец. В общем-то портрет и так уже почти готов, остались лишь последние штрихи.

— Часа в три мне было бы удобно, — быстро сказала она.

— Я заеду за тобой.

— Нет, не надо, я приеду сама, — ответила Эдит. Незачем продлевать время общения. Она зайдет, он нанесет на портрет свои последние штрихи, и все. Может быть, она выпьет у него чашку кофе. Но, пожалуй, лучше обойтись без этого.

Не успела она попрощаться и положить трубку, как тут же позвонил Сесил:

— Привет, дорогая, чем занимаешься? Как твоя голова? — спросил он проникновенным голосом.

— Уже гораздо лучше, спасибо.

— Слушай, — начал он, переходя на требовательный тон. — Когда ты разделаешься с портретом, давай все же встретимся. Неужели я тебя не увижу целый день? Ты что же, собираешься ужинать в одиночестве?

— Нет, Сесил, — твердо сказала она. — У меня накопились домашние дела. И квартиру нужно убрать к приезду родителей. Увидимся в понедельник, хорошо?

Сесил что-то недовольно проворчал, но настаивать не стал. Раньше она никогда не смогла бы говорить с ним так спокойно и решительно.

Повесив трубку, Эдит почувствовала, что довольна собой хотя бы в этом отношении.

Она разогрела на ланч упаковку тушеных овощей, выпила кофе, к которому в последнее время основательно пристрастилась, и прошла в спальню. Стоило ей открыть шкаф, как в глаза сразу бросился зеленый шелковый костюм, в котором она с Мэтью ездила к его отцу. Прекрасно, в нем она пойдет и на последний сеанс.

Эдит не спеша оделась, закрутила волосы на затылке, подкрасила губы и ресницы. До дома Мэтью на Хокстон-стрит она добиралась на автобусе. Он сразу открыл дверь, словно уже давно поджидал ее.

В студии ничего не изменилось, только у окна стоял на мольберте подрамник с натянутым на него холстом. Эдит сразу двинулась вперед, чтобы взглянуть на портрет, но Мэтью преградил ей дорогу.

— Нет-нет, портрет можно будет увидеть, только когда он уже совсем будет готов, — сказал он, и от взгляда его серых непроницаемых глаз ей сделалось жарко. — Садись на диван, ешь виноград и чувствуй себя абсолютно свободно.

Я просто кое-где положу погуще тени и сделаю поярче солнечные блики, — сказал он нейтральным тоном.

— Интересно, действие происходит на лесной опушке? — пробормотала она, усаживаясь на диван.

На столе стояла ваза с желтым крупным виноградом и персиками. Она съела ягодку, из-под ресниц поглядывая на Мэтью. Как он спокоен, абсолютно невозмутим. И как ей только могло показаться… Для него все равно — она здесь или любая другая натурщица. У нее задрожала рука, которой она потянулась к вазе, и она нахмурилась. Сейчас он закончит портрет, и они никогда не увидятся…

Она завороженно следила за его точными движениями. Мэтью орудовал маленькой кисточкой, наносил мазки точечными прикосновениями. Легкие мазки. Его взгляд перебегал с ее лица на холст, но этот взгляд по-прежнему не выражал никаких эмоций.., так казалось Эдит.

Вот его глаза остановились на ней немного дольше, и в их переливающейся серой глубине словно что-то шевельнулось. Но ресницы опустились, и заветное слово не слетело с губ.

Эдит вдруг поняла, что всеми силами своей души жаждет, чтобы он произнес это слово. Вот если сейчас он скажет, что любит ее, она бросит все и пойдет за ним куда угодно. До края света — совсем ничтожное расстояние, почему это выражение считается классическим, когда хотят подчеркнуть дальность пути, тяжесть жертвы? Можно еще добавить — в огонь и в воду, и это не будет преувеличением…

Она теперь смотрела не отрываясь на него и ждала — малейшего знака, движения бровей, кончиков губ… Он медленно положил кисть на подоконник, отступил на шаг и оценивающе оглядел портрет. И удовлетворенно кивнул.

Он художник, а она для него только модель!

Эдит медленно поднялась.

— Видимо, это конец?

— До завтра он будет сохнуть, — поспешно произнес Мэтью, загораживая холст собой, но Эдит теперь и не пыталась посмотреть. — Я завезу его к тебе вечером. Часов в восемь подойдет?

— Возможно, завтра я буду занята, — медленно сказала она, прямо глядя ему в глаза и чувствуя, как холодеет сердце. Если сейчас они ничего не скажут друг другу, то и никогда не скажут. Если не сейчас… — Оставь лучше портрет у консьержки, я предупрежу ее.

Может быть, услышав, что они могут больше не увидеться, он заговорит наконец?!

— Хорошо, — легко согласился он. — Хочешь перед уходом выпить кофе?

— Я.., нет, спасибо, не стоит. И еще.., бабушка просила узнать, сколько она должна тебе за работу?

Это был глупый вопрос, и Эдит задала его от отчаяния. Бабушка ни о чем таком ее не просила.

— Миссис Грэхем знает, что это подарок, — сухо ответил он, хотя по его лицу совсем непонятно было, обиделся он или просто подтверждает факт.

— Да, конечно, извини. — Они стояли и молчали, и у Эдит в голове промелькнула сумасшедшая мысль. Что, если вот сию секунду сказать ему все? Я тебя любою, Мэтью! Если это не любовь, то я вообще не знаю, что она такое.

Если я нужна тебе, я останусь с тобой навсегда.., или до тех пор, пока не надоем тебе.

Он улыбнулся довольно равнодушно, только в серых глазах снова мелькнула какая-то тень.

— Я подвезу тебя до дома?

— Нет, я хочу пройтись пешком, — ответила она как можно равнодушнее. Вот и все.

Они подошли к двери, он открыл ее.

— Эдит!

Она стремительно обернулась и увидела очень близко его лицо с прямыми темными бровями, изящными скулами и губами, на которых сейчас не было и тени улыбки.