Лестница выходила из кучи песка у самой верхней границы стеклянного замка и стрелой тянулась вверх, пока не исчезала из вида. Каждая ступенька была шириной в полтора метра и пятьдесят сантиметров в высоту, казалось, она была вырезана на передней части каната.

Пройдя немного по лестнице, Сирокко и Габи начали понимать, что, по всей видимости, лестница принесла им мало чего хорошего. Она изгибалась на юг, ступени становились реже. Скоро они станут непроходимыми.

Но ступени оставались на одном уровне. Вскоре они вышли на выступ в виде террасы, с одной стороны которого поднималась огромная стена, а с другой был отвесный обрыв. Не было никаких перил, вообще никакой защиты. Они прижались поближе к стене и трепетали при каждом порыве ветра.

Затем выступ начал превращаться в тоннель.

Это происходило постепенно. Справа все еще было открытое пространство, но стена начала изгибаться над их головами. Под канат, извиваясь, тянулась тропа.

Сирокко пыталась представить себе, как это должно быть: все время подъем, но винтообразный, вокруг наружной части каната.

После очередных двух тысяч шагов они оказались в кромешной тьме.

– Лестница, – бормотала Габи. – Они построили это сооружение и приставили лестницу.

Они остановились, чтобы достать свои лампы. Габи наполнила свою и подрезала фитиль. Время от времени они будут зажигать их. Габи и Сирокко надеялись, что у них хватит масла, пока они отсюда выберутся.

– Наверное, это были здоровые ребята, – предположила Сирокко.

Она чиркнула спичкой и поднесла ее к фитилю. – Наиболее вероятно, что произошло что-то непредвиденное, что они потеряли силу.

– Да, и я рада, что они здесь, – согласилась с ней Габи.

– Наверное они были здесь все время, но ниже все покрыто землей, это значит, что здесь долго никого не было. И выросшие деревья должно быть претерпели мутацию.

Габи подняла лампу и посмотрела сначала вперед, затем назад, где еще был виден клин света. Глаза ее сузились.

– Смотри, похоже, что мы движемся под углом. Лестница изгибается вдоль наружной части, затем прорезается налево и входит в тоннель.

Сирокко задумалась и пришла к выводу, что Габи права.

– Похоже, что мы можем оказаться в самом центре.

– О, да? Помнишь место ветров? Весь ветер проходит где-нибудь здесь.

– Если бы этот тоннель вел к этому месту, то мы бы уже об этом знали. Нас бы уже выдуло.

Габи посмотрела на уходящую в высоту лестницу, на которую падали блики от горевшей лампы, потом принюхалась.

– Здесь довольно таки тепло. Интересно, не станет ли жарче?

– Нет иного пути узнать это, как только идти вперед.

– Угу… – Габи покачнулась и лампа чуть не выпала у нее из рук.

– С тобой все в порядке? – спросила Сирокко, положив ей на плечо руку.

– Да, я… нет, черт побери! Нет. – Она прислонилась спиной к теплой стене тоннеля. – У меня кружится голова и подгибаются колени. Она вытянула вперед свободную руку и посмотрела на нее; рука слегка дрожала.

– Наверное, одного дня отдыха было недостаточно. – Сирокко внимательно посмотрела на Габи, оглядела коридор тоннеля и нахмурилась: – Я надеялась до отдыха выйти на другую сторону и вернуться на вершину каната.

– Я смогу.

– Нет, – решила Сирокко, – я сама не очень хорошо себя чувствую. Вопрос состоит в том, делать ли нам привал здесь, в коридоре, где так жарко, или выйти наружу?

Габи оглянулась на длинный спуск позади них.

– Я не против немного попотеть.

Хотя было невыносимо жарко, надо было подумать о костре. Они не дебатировали этот вопрос. Сирокко достала из рюкзака Джина небольшие веточки и мох и принялась разводить костер. Вскоре, потрескивая, разгорелось небольшое пламя. Она изредка подбрасывала туда небольшие веточки, разбивая убогий лагерь. Они разостлали подстилки, вынули миски и ножи, продукты для ужина.

Хорошая команда, – подумала Сирокко, сгорбившись наблюдая как Габи нарезает кубиками овощи в оставшееся со вчерашнего дня кипящее жаркое. Руки у Габи были маленькие и проворные, под ногти набилась коричневая грязь. Они больше не могли тратить воду для мытья.

Габи вытерла тыльной стороной ладони лоб и посмотрела на Сирокко. Она неуверенно улыбнулась. Когда Сирокко улыбнулась ей в ответ, улыбка Габи стала шире. Один глаз у нее почти полностью закрывала повязка. Она опустила в похлебку ложку и громко черпнула.

– Эту редиску лучше хрумкать сырой, – сказала она. – Давай твою тарелку.

Она щедро налила добавку и они опершись спинами друг о друга ели.

Было очень вкусно. Слушая потрескивание костра и стук ложек о деревянные тарелки, Сирокко была рада расслабиться и ни о чем не думать.

– У тебя нету соли?

Сирокко порылась в рюкзаке и нашла мешочек с солью, а кроме того, две завернутые в листья забытые конфеты. Она протянула одну Габи и рассмеялась, увидев, как загорелись у той глаза. Она отставила свою тарелку и развернула конфету, засахаренную фрукту, поднесла ее к носу и понюхала. Она пахла слишком хорошо, чтобы так сразу съесть ее. Она раскусила ее пополам и рот наполнился ароматом абрикос и сладкого крема.

Габи была просто на грани истерики, видя как наслаждается Сирокко.

Сирокко съела вторую половинку, затем стала бросать жадные взгляды на конфету Габи, которую та положила рядом с собой. Габи изо всех сил старалась не рассмеяться.

– Если ты собираешься оставить это на завтрак, то тебе придется не спать всю ночь.

– О, не беспокойся. У меня просто достаточно манер, чтобы знать, что десерт надо есть после обеда.

Минут пять она разворачивала конфету, затем еще минут пять изучала ее, не обращая внимания на ужимки Сирокко. Сирокко походила на кокер-спаниеля за обеденным столом и на бездомную женщину перед витриной кондитерской лавки, у нее перехватило дыхание, когда Габи наконец положила конфету в рот.

Они смеялись до колик в животе. Габи, очевидно, была на седьмом небе от счастья, от оказанного ей внимания; лицо ее пылало от смеха и возбуждения, глаза искрились.

– Почему она не могла просто расслабиться и наслаждаться?

Мысли Сирокко, видно, отразились на ее лице, потому что Габи моментально посерьезнела. Она коснулась руки Сирокко и вопросительно на нее посмотрела, затем медленно покачала головой. Никто из них не решился заговорить, но Габи своим видом говорила красноречивее всяких слов: