— Что такое?

— Да вы же слышите! В десять часов в комнате Друккера зажигается свет, и я вижу движущуюся тень. Спрашиваю вас, сержант, вы не были бы уверены, что Горбун вернулся домой через парадную дверь?

— Может быть, — согласился Хэс. — А вы уверены, что это было в десять часов?

— Я не смотрел на часы, но уверен, что это было около десяти часов.

— А когда свет погас в комнате Друккера?

— Он горел всю ночь. Друккер ведь не обращает внимания на время; уже два раза у него и раньше был свет до утра.

— Это понятно, — раздался ленивый голос Ванса. — Вчера он решал трудную задачу. Но скажите, а в комнате миссис Друккер тоже был свет?

— Как всегда. Старая дама на всю ночь оставляет свет в своей комнате.

— Кто-нибудь наблюдал за парадной дверью Друккера сегодня ночью? — спросил Маркхэм.

— Только до шести часов. Наш человек следит за домом Друккера весь день, но он оканчивает дежурство в шесть часов, когда Гилфойл становится на свой пост за домом.

— А на каком расстоянии от двери в переулок вы стояли ночью? — спросил Ванс.

— Может быть, на расстоянии сорока или пятидесяти футов.

— И между вами и переулком была железная решётка и ветви деревьев?

— Да, сэр. Вид был несколько закрыт, если вы на это намекаете.

— Возможно ли из дома Дилларда выйти и вернуться через эту дверь так, чтобы вы не заметили?

— Может быть, сэр, — согласился сыщик, — особенно, если малый не хотел, чтобы я его видел. Было туманно и темно, шум с Риверсайдской аллеи заглушал его шаги, если он был достаточно осторожен.

Когда Гилфойл был отпущен, Ванс дал выход своему недоумению.

— Дьявольски сложная ситуация. Друккер зашёл к Диллардам в восемь часов, а в десять был сброшен со стены. Записка, принесённая Кинаном, была проштемпелёвана в одиннадцать часов вечера, значит, она была отпечатана до преступления. Епископ заранее обдумал свою комедию и приготовил заметку в газеты. Поразительная дерзость! Возможно только одно допущение: убийца в точности знал все, что касалось Друккера, знал даже то, что произойдёт между восемью и девятью часами вечера.

— Насколько я понял, — сказал Маркхэм, — твоя теория заключается в том, что убийца вошёл и вышел через переулок между большими домами!

— У меня нет никакой теории. Я спросил о переулке, чтобы убедиться, что никто не проходил через него в парк, кроме Друккера. В таком случае навязывается гипотеза, что убийца прошёл в парк по этому переулку и таким образом ускользнул от наблюдения.

— Если этот путь был доступен для убийцы, то совершенно неважно, кого видели вместе с Друккером, — мрачно заметил Маркхэм.

— Совершенно верно. Тот, кто инсценировал этот фарс, мог смело войти в парк на глазах у сыщика или тихонько пробраться туда через переулок.

— Но что меня особенно сбивает с толку, — продолжал Ванс, — это свет в комнате Друккера в течение всей ночи. Он загорелся почти в то мгновение, кода бедный малый упал в пропасть. Гилфойл говорил ещё, что он видел ночью тень. — Он остановился. — Вы, вероятно, знаете, сержант, был ли ключ от парадной двери в кармане у Друккера, когда его нашли?

— Не знаю, но сейчас же могу узнать. — И он заговорил во телефону. Через несколько минут он повесил трубку. — Никакого ключа при нем не найдено.

Ванс сильно затянулся и медленно выпустил дым.

— Я начинаю думать, что Епископ стянул ключ у Друккера и ночью, после убийства, проник в его комнату. Невероятно, но все допустимо в этом фантастическом деле. Думаю, что когда мы узнаем мотивы этих убийств, мы поймём и причину ночного визита.

Маркхэм вынул шляпу из шкафа.

— Пойдёмте туда.

Но Ванс не двинулся с места.

— Знаешь, Маркхэм, мне кажется, что следует прежде всего повидаться с миссис Друккер. Может быть, она и откроет нам то, что таится в глубинах её мозга. Возьмём с собой Барстеда и поедем к ней.

Мы тотчас же вышли, заехали за Барстедом и явились в дом Друккеров. Нам отворила миссис Менцель, по лицу которой мы догадались, что она знает о смерти Друккера. Ванс спросил:

— Миссис Друккер знает?

— Нет ещё, — дрожащим голосом ответила она. — Мисс Диллард заходила около часа тому назад, но я сказала, что барыня вышла. Случилось несчастье…

— Какое несчастье, миссис Менцель?

— Не знаю, к завтраку она не спустилась…

— Когда вы узнали о происшествии?

— Почти в восемь. Газетчик сказал мне о Друккере.

— Не бойтесь, — утешал её Ванс, — с нами доктор, и мы обо всем позаботимся.

Мы подошли к комнате миссис Друккер, Ванс постучался. Ответа не было — комната оказалась пустой.

Не говоря ни слова, мы вернулись в переднюю. Одна из двух дверей вела в спальню Друккера. Ванс отворил её, не постучав. Свет, о котором говорил Гилфойл, не был погашен.

Ванс остановился на пороге. Маркхэм быстро отступил. На узкой постели лежала миссис Друккер, совершенно одетая. Лицо её было пепельно-бледным, глаза закрыты, руки прижаты к груди.

Барстед быстро подошёл и наклонился над ней. Прикоснувшись к ней раза два, он выпрямился и медленно покачал головой.

— Скончалась, может быть, ещё вечером. — Он снова нагнулся над телом и стал производить осмотр. — Она уже много лет страдала хроническим нефритом, атеросклерозом и гипертрофией сердца… Она умерла тогда же, когда и Друккер — около десяти…

— Естественной смертью? — спросил Ванс.

— Несомненно.

— Никаких признаков насилия?

— Никаких. Совершенно ясный, типичный случай.

Суббота, 16 апреля, 11 часов утра

Когда доктор положил тело миссис Друккер на кровать и прикрыл его простынёю, мы опять спустились вниз.

— С научной точки зрения совершенно правильно говорить о естественной смерти от потрясения, — сказал Ванс, — но наша ближайшая задача — найти причину потрясения. Очевидно, оно связано со смертью Друккера. Быстро повернувшись, он вошёл в гостиную. Миссис Менцель сидела там же, где он её оставил. Ванс подошёл к ней и ласково сказал:

— Ваша барыня умерла ночью от разрыва сердца. Хорошо, что она не пережила своего сына.

— Gott gebe ihr die ewige Ruh![6] — набожно прошептала Мендель. — Ja, так лучше…

— Смерть наступила в десять часов. — Вы не спали в это время, миссис Мендель?

— Я не спала всю ночь, — испуганным голосом сказала она.

— Скажите нам, что вы слышали сегодня ночью?

— Кто-то приходил сюда.

— Да, кто-то приходил около десяти часов через парадную дверь. Вы слышали?

— Нет, но когда я легла, я слышала голоса в комнате м-ра Друккера.

— Разве раньше вам никогда не случалось слышать голоса в комнате около десяти часов?

— Но слышен был не его голос. У него был высокий голос, а этот был низкий, грубый… Ещё слышался голос миссис Друккер… а она никогда не заходила ночью в комнату сына.

— Как вы могли все так ясно слышать через закрытую дверь?

— Моя комната как раз над комнатой м-ра Друккера.

— Что же вы услышали ещё? — спросил Ванс.

— Сначала похоже было, что барыня плачет. Потом мне показалось, что она смеётся… А дальше мне показалось, что барыня говорит какие-то стихи…

— Вы бы их узнали, если бы опять услышали? Не эти ли?

«Раз горбун наш сел на стену,

Бух! И грохнул, как полено».

— Bei Gott, das sind diselben.[7] — Опять выражение ужаса появилось на её лице.

— Слышали вы ещё что-нибудь?

— Нет. Потом все было тихо.

— Вы не слышали, чтобы кто-нибудь выходил из комнаты м-ра Друккера?

— Через несколько минут кто-то очень тихо открыл и закрыл дверь, и я услышала шаги в передней.

— Ну, все кончилось, миссис Менцель, — сказал Ванс успокоительно, — вам больше нечего бояться. Теперь мы можем сделать некоторые догадки о том, что произошло здесь вчера ночью. Убийца взял у Друккера ключ и вошёл через парадную дверь. Зная, что комната миссис Друккер находится в задней части дома, он рассчитывал пробраться в комнату Друккера, исполнить задуманное и уйти незамеченным тем же путём. Но миссис Друккер услышала и пошла в комнату сына. Дверь могла быть приоткрыта, она увидела пришельца и узнала его. Она вошла в комнату и спросила, что ему надо. Он мог ей ответить, что пришёл известить её о смерти сына — вот причина её стонов и истерического смеха. Но это была лишь временная игра. Он обдумывал, как её убить! Он не мог допустить, чтобы она вышла живой из комнаты. Может, он ей это и сказал, — помните, «говорил сердито»? А потом он рассмеялся. Он терзал её в порыве безумного эгоизма, он рассказал ей всю правду, а она могла лишь повторять: «О Боже! О Боже!». Может, он вспоминал Горбуна; для своей чудовищной шутки он не мог найти лучшего слушателя. Она, в припадке ужаса, повторяла стишки, но сердце не выдержало потрясения, она упала поперёк кровати. Он понял, что случилось, и спокойно ушёл.