Меня прохватил озноб.
– Так кто же ты на самом деле, Мустафа бен-Накир? – спросил я.
Он посмотрел на меня блестящими темными глазами и ответил:
– Разве я не говорил тебе уже сто раз, что я – всего лишь член братства бродячих дервишей, живущих подаянием? Но у дервишей есть могущественные покровители. Мы многое видим, бродя по свету, и нам легче почувствовать настроения людей и заглянуть в их сердца, чем облаченным в зеленые одежды чаушам Блистательной Порты. Идя куда глаза глядят, я в то же время служу господину моему султану или, вернее, его великому визирю Ибрагим-паше, который в братстве нашем занимает тот же таинственный пост, что и великий магистр в христианском ордене тамплиеров. Говоря об этом, я открываю тебе страшный секрет, и слова мои доказывают, что я всецело полагаюсь на тебя. Ибо я вынужден довериться тебе, дабы ты меня понял – и знал, зачем я посылаю тебя в сераль.
Он встал, бесшумно подошел к двери, резко отдернул занавеску и схватил Джулию за волосы. Женщина упала на колени, ибо, подслушивая, подалась вперед и теперь не удержалась на ногах. Но она мгновенно вскочила, пригладила волосы и с оскорбленным видом заявила:
– Ты ведешь себя со мной как последний грубиян, посланник великого визиря Ибрагима! А я-то пришла спросить, любишь ли ты жареную курицу с итальянским овощным соусом! Мне совершенно не хочется, чтобы ты впутывал Микаэля в свои интриги, ибо он человек легковерный и быстро попадется к тебе в сети. Кроме того, дело это касается нас обоих, и я желала бы знать, собираешься ли ты отправить меня в гарем султана или же нет? Если хочешь, чтобы я тебе пригодилась, то должен открыто рассказать мне о своих планах, а иначе я их все сорву, как только попаду в сераль.
Мустафа бен-Накир, несомненно, с самого начала подозревал, что Джулия подслушивает под дверью. Ибо как ни в чем не бывало он продолжил свой рассказ о султане Сулеймане и державе Османов.
– Султан Сулейман, под властью которого находятся люди всех рас и народов, – человек мрачноватый и склонный к размышлениям; сердцу его скорее ближе закон и справедливость, чем своеволие и насилие. И еще этот грустный властелин любит видеть вокруг себя улыбающиеся лица и слышать веселый смех; Сулейман ценит людей, которым удается развеять его меланхолию. Великий визирь – почти ровесник султана. Ибрагим – сын греческого моряка; ребенком его похитили из родного дома и продали в рабство одной турецкой вдове, которая вскоре поняла, насколько мальчик талантлив, и дала ему прекрасное образование. Он разбирается в законах, говорит на многих языках, изучил историю, интересуется географией и отлично играет на придуманном итальянцами инструменте, именуемым скрипкой. Но самое главное, он снискал милость султана – и такую его любовь, что Сулейман не может обойтись без своего визиря ни единого дня, а часто проводит в его покоях и ночи.
Тут Джулия перебила Мустафу, заявив:
– Столь пылкая дружба двух мужчин выглядит весьма странно. И даже если они неразлучны днем, им совершенно необязательно вместе спать! По-моему, у султана султанов есть масса возможностей заниматься по ночам более естественными вещами!
Усмехнувшись, Мустафа посмотрел на Джулию блестящими глазами и сказал:
– В дружбе двух мужчин есть много такого, чего женщина никогда не сможет ни понять, ни оценить. Но в данном случае у тебя действительно не должно возникать никаких грязных подозрений, ибо Сулейман – большой ценитель женской красоты и у него уже есть несколько сыновей, старшего из которых, Мустафу, султану родила невольница дивной прелести; ее привезли с Кавказа и прозвали Весенней Розой. Однако, несмотря на всю свою красоту, она была прескучным созданием, и ее место уже давно заняла русская девушка, которую прислали в Стамбул крымские татары и которую за веселый нрав называют Хуррем, что значит Хохотушка. Она родила султану нескольких сыновей, а ее звонкий смех излечивает его от меланхолии в те часы, когда Ибрагим-паша занимается важными государственными делами.
– Итак, – продолжал Мустафа бен-Накир, – имея верного друга и любимую жену, султан Сулейман совершенно счастлив, и я не вижу никаких причин посылать тебя в его гарем, где тебе пришлось бы соперничать с Хуррем, добиваясь милости султана. Кроме того, Хуррем – женщина вспыльчивая и резкая, и неизвестно, чем бы вообще все это кончилось… Но зато в гареме наверняка нужна хорошая гадалка. И твое искусство ворожбы на песке, несомненно, развлечет его скучающих обитательниц.
Джулия сразу притихла, а Мустафа, все больше оживляясь, заговорил снова:
– Я забыл сказать, что с посольством Хайр-эд-Дина поедет также один богатый торговец благовониями по имени Абу эль-Касим; он повезет с собой много прекрасных и дорогих товаров: краску для бровей и ресниц и райский бальзам. Думаю, эль-Касим хочет открыть лавку на большом базаре в Стамбуле. Если ты будешь служить этому почтенному человеку, Далила, то слух о твоих предсказаниях вскоре проникнет и за высокие стены гарема. А вот Микаэль эль-Хаким не сможет беседовать с прославленными врачевателями сераля, пока не отрастит длинную бороду. Но он хорошо знает языки и христианские земли, и сведения эти очень пригодятся картографам султана.
– Но к чему все это? – спросил я. – Ты нам еще ничего не объяснил.
– Неужели? Как это я забыл? – удивился Мустафа бен-Накир. – Ну что ж, я мог бы наговорить высоких слов, утверждая, что речь идет о благе ислама и державы Османов. Турки – не морской народ, но великий визирь Ибрагим – сын моряка и вырос на корабле. Вот почему я надеюсь, что султан задумается и о владычестве на море и что Хайр-эд-Дину будет отведена в этих планах не последняя роль. Великий визирь Ибрагим уже давно разочаровался в пашах, командующих султанским флотом, Хайр-эд-Дин же в сравнении с ними – опытный мореход. Стало быть, нужно расчищать ему путь и все время говорить о нем в серале только хорошее. Надо превозносить до небес его имя, восторгаться его подвигами, в самых ярких красках расписывать его победы, хвалить ум и изобретательность и преуменьшать значение возможных поражений. Но самое главное, Хайр-эд-Дин должен быть обязан своим успехом исключительно великому визирю Ибрагиму. Так что помни: рассказывая картографам о Хайр-эд-Дине, ты служишь таким образом только великому визирю Ибрагиму. Его и только его должен будешь благодарить и ты сам, достигнув однажды высокого положения в серале.
– Слова твои удивляют и тревожат меня, – заметил я. – Разве, исполняя приказы великого визиря Ибрагима, я одновременно не служу султану?
– Разумеется, служишь, – раздраженно ответил Мустафа. – Ведь это султан даровал власть великому визирю! И все, что укрепляет позиции великого визиря, идет султану на пользу. Но не может же Ибрагим сам заполнить сераль рабами, преданными ему, великому визирю, и, конечно, султану! Это дало бы повод для самых грязных подозрений. А вот если Хайр-эд-Дин пошлет в сераль тебя, твоего брата и много других специально подобранных невольников, никому и в голову не придет, что они тайно исполняют приказы Ибрагима. Ясно, что власть великого визиря вызывает у других приближенных султана жгучую зависть. И потому он должен для собственного же блага соткать плотную и упругую сеть; если он споткнется, сеть эта спасет его от падения в пропасть и подкинет еще выше, к самым вершинам власти.
Мустафа немного помолчал, а потом продолжил:
– Все мы – лишь скромные ткачи, создающие гигантский ковер, и только тот, кто стоит над нами, знает весь узор и исправляет малейшие ошибки. Помни, Микаэль, что ты раб и обязан трудиться над этим ковром, хочется тебе того или нет. Жизнь – причудливая игра, и сознание этого облегчает человеку исполнение его миссии на земле. Ведь все когда-нибудь кончается… Самые прекрасные цветы увядают, и самая дивная песня должна рано или поздно смолкнуть. Ах, друг мой, так какое же имеет значение, вырастет ли у тебя в серале длинная борода или вечная ночь проглотит тебя еще безусым юнцом?
Все это время Джулия терпеливо слушала наш разговор. Но теперь она встала и сказала:
