Я оглядел кровать Фишблатга с высоты Айриного большого пальца, что торчал из-под одеяла. Комнату затопляла необычная темнота. Почти минуту я размышлял, в чем дело. Наконец до меня дошло: отключен радиобудильник. Оливер отказался чинить наше короткое замыкание. В отличие от своих стерильных соседей Айра и Руфь спали, точно жертвы бомбардировки. Простыни и одеяла, еще днем идеально, по-больничному заправленные, теперь смялись, разметанные над скрюченными телами.

Палеи зашевелился, и я спрыгнул.

– Только не в этом доме! – вздохнул Айра и отчаянно заворочался. Секунду спустя Руфь тихо застонала и перевернулась на другой бок. Фланелевая ночнушка обвила полные бедра. Почему-то я был уверен, что подходящих трусиков на Руфи нет. Но поскольку она, видимо, отвечала Айре даже во сне, время, отпущенное мне на экспедицию, укладывалось между двумя Айриными стонами.

Я перевалил через голень Руфи, двигаясь по очертанию погребенной в жире кости. Но я просчитался. Руфь не брилась, ноги покрывала густая растительность. Очко в пользу Элизабет. Сотни здоровенных стволов с острыми верхушками. Кратчайшего пути не будет – сплошь тяжелый, упорный труд. Где мои слоны, мои носильщики, что перенесут меня через этот лес?

Скоро волосы стали такими длинными, что мои ноги не доставали до кожи. Мне пришла в голову блестящая мысль: стану Тарзаном, раскачаюсь и перепрыгну на колено. Я преодолел первый волос до середины, потянулся ко второму, и тут первый надломился. Я рухнул на спину, и колючки поцарапали мои нежные дыхальца.

В конце концов я приспособился к ее кудряшкам. Я двигался быстро и мягко, не подставляясь под сонную руку, что оставит меня в чащобе навсегда. И все равно за то время, что я пробирался от лодыжек до коленей, муха долетела бы туда и обратно раз пятьсот.

С коленной полянки я озирал девственный лес, что остался позади, – гордо, но содрогаясь при мысли о скором возвращении.

Я глянул севернее. Я не ошибся. В отличие от Элизабет просвещенная Руфь спала без трусов (в «Кандиде» они назывались агентами зуда). Вот он, передо мною, Волосатый Грааль, соблазнительный, как тайные сокровища джунглей, что кишат змеями и дикарями. Первый предвестник гормонального удара. С кончика пальца орган выглядел таким дружелюбным и пушистым, точно меховая игрушка; но теперь я уже сомневался, что хочу поиграть. Я вспомнил, как в детстве Малец на книжной полке издевался над теми, кто выводил слово «губы» из глагола «губить».

– Не совсем бред, – говорил он, – но подойди ближе, если выдержишь, и поймешь, почему они происходят от «губы», в смысле – гауптвахты.

Я заставил себя двигаться вперед. Лес поредел, когда я миновал колени, но возникла новая опасность. К северу борозды, ямы и топи углублялись. Здесь явно разыгралась ужасающая артиллерийская дуэль. Поверхность была ненадежная, и остатки газа повергали меня в ужас при мысли, что минометный обстрел в любую секунду возобновится.

Я прыгнул в кратер. Хорошие новости: выше поросль совсем исчезала. Если удастся выруливать между канавами, получится несложная пробежка почти до самого конца. Я отдышался. Затем влез на вершину. Перепрыгнул в соседний кратер. Может, не ходить? Может, до конца боя остаться туг?

Но я не мог.

Перекатись моя Иудейская Валькирия на другой бок, она бы размазала меня между бедрами: Liebestod, смерть от любви.

По этой земле не ступал никто, и я мчался по ней, как никто не смог бы. Меня манила ее муфта, ее путеводный аромат с каждым шагом становился отчетливее. Не слишком приятный запах – сложный, несвежий, с примесью мочи. За десять шагов он изменился: тот же коктейль, но другие пропорции. Моя усталость сменилась наслаждением – так тесная пещера гениталий, что стенками скребет член, вдруг оборачивается райским садом. Неужто иллюзия заманила меня в силок? Интересно, а в «Манишевице» – подходящие для иудейских гениталий ингредиенты?

Я поднажал. Холмы бедер ласково терлись друг о друга. Но затем показался пушистый куст. Шедевр фортификационной науки, на мягком, пухлом теле он выглядел абсолютно неуместно.

Непроницаемый, непроходимый бруствер курчавых волос и торчащих во все стороны шипов. Попади я туда, меня расплющат во время утреннего блуда – тошнотворная мыслишка – или смоют «Пальмоливом» на дно душевой кабины, а потом бушующим потоком – в канализацию, навстречу кромешной неизвестности. Ну хорошо, я пройду внешнюю линию обороны – а дальше что? Внутри орган выглядел ненадежным, сомнительным, точно мушиная липучка или зыбучие пески.

Да что за черт! Я уже все испробовал. Не буду же я торчать здесь, в дюймах от цели. Мой последний шанс победить и жить достойно испарялся на глазах. Я рванул в заросли. Чудовищная ошибка. За два шага я потерял сразу двенадцать глаз, ноги оказались в ловушке. Я болтался, точно узник Освенцима на колючей проволоке. Руфь подвигала тазом, но угомонилась. Предупреждение – возможно, последнее. Я осторожно попятился, оставляя здоровенные куски хитина на ветках, кровью расписываясь в книге гостей. Я отступил на бедро.

И что теперь делать? Попасть внутрь – никакой возможности. Когда я чистился – нервы успокоить, – я почувствовал мускусный привкус Руфи. Должно быть, я измазался в буше.

Мускулы крыльев тут же напряглись – те самые мускулы, что реагируют лишь на химическую магию самок. Ну все не так. Не то чтобы Руфь нехороша по человеческим меркам; она явно не умещалась в тараканьи. Ради всего святого, у нее же позвоночник! Но мгновение спустя крылья расправились.

Невозможно. Ужас как неловко. Но потом я подумал: раз уж крылья работают – а выбора нет, – почему бы ими не воспользоваться? Что я потеряю – еще десяток глаз? Я попятился по бедру и наметил дорожку, где поменьше рытвин. И побежал. Чем быстрее я бежал, тем глупее себя чувствовал: две огромные пластины дико подпрыгивали на спине, случайно, неловко цепляясь за воздух, кидая меня из стороны в сторону.

В двух шагах от ее зарослей я прыгнул. Грациозного па или орлиного полета не вышло. Я бы сказал – отчаянный крен, что едва приподнял меня над ее шипами. Затем я рухнул вниз. Ее дебри расцарапали мне живот; он весь горел. Но передние ноги твердо стояли на губной почве. Я втащил себя внутрь. Получилось. Я попал в вульву.

Теперь я был уверен: она меня чувствует. Быстро за работу. Я ступил на гигантскую большую губу. Она была пружинистая и влажная. Я подпрыгнул. Плоть встретила меня мягко, но не раболепно. Очко – Руфь.

Я прошел севернее вдоль малой губы, темной, как ее средиземноморские предки. Аромат: сложная женщина, я бы сказал – честная, но не самодовольная; простая, но не вульгарная; пикантная, но не нарочитая. Все сбалансировано. Впечатляет. Элизабет – совсем в другой весовой категории.

Я направился к пещере. Мерцающая слизь окружала черную дыру, чьи глубины дразнили воображение. Я потянулся внутрь, но шарахнулся от жара.

По привычке я снова почистился. И снова ее вкус удивил меня. Эта жидкость была свежее и возбуждала гораздо больше слизи в буше. Но я фанатично жаждал истины. Эта влага окислялась уже несколько часов, а я хотел вкусить свежайших феромонов.

Двумя ногами встав на ее большую губу, я сунул средние ноги в торфяное болото, чтобы достать ее кнопку. Более рискованный маневр, чем за стенкой с сухим телом. Кнопка – неудачное обозначение этого органа – громадной неправильной пирамиды с крючком на конце, напоминающей нос, – шнобель Руфи, если точнее, только морщин больше, а ноздрей нет. Обхватить его ногами нереально. Для сравнения представьте, как Руфь спускается по веревке с горы Рашмор прямо Томасу Джефферсону на нос.

Я зацепился за шипы передними ногами. Начал подтягиваться, и ноги соскользнули; если бы не отчаянный бросок к локону, что забился под губу, я бы рухнул в бездну. Жуткая смерть. Но ведь я бы мог и воскреснуть! Католики по всему миру носили бы золотые вульвочки на шее и огромные – на церемониях. Однако на мученика я не потяну.

Я подергал шипы ближе к клитору, где слизи поменьше, и осторожно двинулся. Дернул – хватка не соскользнула. Я стал раскачиваться, дергая ту часть органа, за которую удалось зацепиться. Я старался ее не перевозбуждать – не хотел, чтоб ее стоны разбудили Айру, а тот разбудил ее саму.