— Укрой ее! — резко скомандовал Алекс, явно входя в роль наводящего ужас телохранителя. И Чокнутый Панк послушно натянул на Лили одеяло, так что виднелись лишь ее черные кудряшки.
— Что такое? — прохрипела Лили, делая усилие, чтобы снова не заснуть. Ее глаза остановились на мне — я стояла в дверном проеме, содрогаясь от негодования, потом на Алексе — он продолжал принимать воинственные позы — и, наконец, на Чокнутом Панке — этот старался поскорее зашнуровать свои яркие, синие с желтым, кроссовки и убраться отсюда к чертям, пока ему не намылили шею. Поздно. Она уже увидела его. — А это еще кто такой? — вопросила Лили, пытаясь подняться и даже не осознавая, что с нее слетело одеяло. Мы с Алексом инстинктивно отвернулись, пока она его поднимала, но Чокнутый Панк гадко ухмыльнулся и похотливо оглядел ее грудь.
— Ты что, малышка, не знаешь, кто я? — спросил он, и его сильный австралийский акцент с каждой секундой казался мне все более отвратительным. — А ночью знала.
Он направился к ней, явно намереваясь присесть на кровать, но Алекс схватил его за руку и потащил из комнаты.
— Вон. Сейчас же. Или я спущу тебя с лестницы, — командовал он сурово и жестко, гордясь собственной мужественностью.
Чокнутый Панк выдернул руку и закудахтал:
— Да ладно, я уж ушел. Лили, звякни мне как-нибудь, ты в постели что надо. — И он вышел в гостиную. За ним по пятам следовал Алекс. — Парень, да она сама ко мне прилипла, — успела услышать я прежде, чем захлопнулась входная дверь. Но Лили, похоже, ничего не слышала. Она натянула футболку и спустила ноги с кровати.
— Лили, что это за хмырь? Я таких придурков и не видела, да еще такой омерзительный.
Она медленно покачала головой, явно силясь вспомнить, когда же с ним познакомилась.
— Омерзительный. Да, ты права, понять не могу, как это случилось. Помню, ты ушла, а я болтала с таким милым парнишкой в костюме — мы пили калифорнийское вино, но почему-то маленькими рюмками, — а потом, потом…
— Лили, ты подумай, как ты должна была набраться, чтобы переспать с таким уродом, да еще привести его к нам в квартиру! — Я думала, что говорю очевидные вещи, но ее глаза удивленно расширились.
— Думаешь, я с ним переспала? — спросила она, отказываясь признавать очевидное.
Я вспомнила слова Алекса, сказанные несколько месяцев назад: Лили действительно пила слишком много, все признаки были налицо. Она то и дело пропускала занятия, побывала в «обезьяннике», а вот теперь привела домой такое страшилище, каких я в жизни не видела. Я вспомнила и то, как некий профессор оставил у нас на автоответчике сообщение, где говорилось, что, хотя контрольная работа Лили была великолепна, она пропустила слишком много занятий и слишком затянула со сдачей, чтобы ей поставили заслуженный высший балл. Я решила осторожно прощупать почву.
— Лили, милая, думаю, проблема ведь не в парне. Все дело в алкоголе.
Она принялась расчесывать волосы, и до меня наконец дошло, что было уже шесть вечера, а она только-только выбралась из постели. Лили не спорила, и я продолжала.
— Ты же знаешь, я не против выпивки, — мне хотелось поговорить с ней спокойно, — правда, я и сама не прочь выпить. Просто, может, в последнее время ты немножко выпустила это дело из-под контроля, понимаешь? Как твои занятия?
Она открыла рот, намереваясь что-то ответить, но в дверях появился Алекс и подал мне блеющий сотовый телефон.
— Это она, — сказал он и снова вышел.
Дьявол! У этой женщины просто талант на то, чтобы портить мне жизнь.
— Извини, — сказала я, глядя, как экранчик снова и снова высвечивает «МП-МОБ», — чтобы отчитать меня, ей хватает пары секунд, так что не забудь свою мысль.
Лили опустила щетку и смотрела, как я отвечаю.
— Офис… — снова допустила я свою вечную оговорку, — это Андреа, — поправилась я, готовясь к обороне.
— Ан-дре-а, вы знаете, что должны быть на месте в половине седьмого, не так ли? — без всякого перехода пролаяла она.
— Да, но вы же сказали, в семь часов. Мне еще нужно…
— Я сказала, в половине седьмого. И еще раз повторяю: в по-ло-ви-не седь-мо-го. Вам ясно?
Щелк. Конец связи. Я взглянула на часы: 6.05. Это уже интересно.
— Она хочет, чтоб я приехала через двадцать пять минут, — объявила я громко, ни к кому в частности не обращаясь.
На лице у Лили выразилось облегчение.
— Ну так давай соберем тебя.
— А с тобой мы не закончили. Что ты хотела сказать? — Это был нужный разговор, но нам обеим было понятно, что контакт уже прервался. Времени не было даже на душ, оставалось пятнадцать минут, чтобы одеться, а потом забраться в машину.
— Правда, Энди, тебе надо идти. Давай собирайся, потом поговорим.
И снова у меня не было другого выбора, кроме как в спешке, с колотящимся сердцем залезть в свое узкое платье, пройтись щеткой по волосам и попытаться совместить имена гостей с их фотографиями, которые Эмили так кстати распечатала заранее. Лили следила за разворачивающимся действом с легким весельем, но я знала, что она переживает из-за этого случая с Чокнутым Панком, и мне было плохо оттого, что я не могу поговорить с ней об этом прямо сейчас. Алекс говорил по телефону со своим братишкой — убеждал его, что тот и вправду слишком мал, чтоб ходить в кино на вечерние сеансы, и что их мама не проявляет никакой особенной жестокости, запрещая ему это делать.
Я поцеловала его в щеку, и он присвистнул; сказал, что поужинает с приятелями, но будет ждать моего звонка, если вдруг я захочу с ним встретиться. Ковыляя на высоченных каблуках, я побежала назад в спальню; Лили держала в руках что-то очень красивое из черного шелка. Я вопросительно посмотрела на нее.
— Платье для большого выхода, — пропела она и встряхнула платье как простыню, — пусть моя Энди ни в чем не уступает этим нуворишам из Каролины, которым будет сегодня прислуживать как простая официантка. Моя бабушка когда-то купила мне это на свадьбу Эрика. Не уверена, красивое оно или не очень, но оно вполне вечернее, и написано, что это Шанель, так что должно подойти. Я обняла ее.
— Пообещай мне, что, если Миранда прикончит меня за какую-нибудь оплошность, ты сожжешь это платье, а меня похоронишь в спортивном костюме. Пообещай мне!
— Ты классно выглядишь, Энди, правда. Никогда бы не подумала, что увижу тебя в вечернем платье от Оскара де ла Ренты и что ты пойдешь на банкет Миранды Пристли, но ты… вполне соответствуешь. А теперь иди.
Она подала мне бряцающую цепочкой слишком блестящую сумочку от «Юдит Либер» и встала у двери.
— Повеселись там как следует!
Машина уже подъехала, и Джон, который сегодня смотрелся особенно дико, присвистнул, когда водитель открыл мне дверцу.
— Дай им там как следует, красавица, — крикнул он мне вслед, усиленно подмигивая, — похоже, допоздна не увидимся!
Он понятия не имел, куда я еду, но уже и то утешало, что он не сомневался, что я вообще вернусь. Может, все не так страшно, думала я, усаживаясь на мягкое заднее сиденье лимузина. Но тут мне пришлось приподнять платье, ноги коснулись ледяной кожаной обивки, и по всему телу прошла дрожь. Нет, скорей уж все будет так паршиво, как ожидалось с самого начала.
Водитель выскочил из машины и побежал открывать мне дверь, но я вышла раньше, чем он успел это сделать. Я уже однажды бывала в Метрополитен-музее — с мамой и Джил мы тогда смотались на денек в Нью-Йорк «посмотреть достопримечательности». Не помню, что за экспонаты мы тогда видели, помню только бесконечную белую лестницу при входе, чувство, что на нее придется взбираться вечно, и то, как болели мои ноги в новых туфлях, когда мы все-таки добрались до верха.
Лестница была там же, где я видела ее в воспоминаниях, но в сумерках выглядела по-другому. Я привыкла к унылым и коротким зимним дням, и мне было странно, что уже половина седьмого, а небо только-только начинало темнеть. Этим вечером лестница выглядела по-королевски — нечасто такое увидишь. Она была красивее лестницы на площади Испании в Риме, красивее той, что ведет ко входу в библиотеку Колумбийского университета, красивее даже дух захватывающего подъема к Капитолию. Только взобравшись на десятую ступеньку этого белого великолепия, я поняла, сколько огорчений могут доставить такие вот шедевры. В чьем воспаленном воображении могла родиться мысль заставить женщину в узком платье до пола и в туфлях на шпильках карабкаться на эту Голгофу? Поскольку я не могла как следует возненавидеть архитектора — или даже тех, кто поручил ему эту работу, — я переложила всю тяжесть их ответственности на Миранду, которая в последнее время выступала в роли явной либо неявной виновницы всех моих несчастий.
