Тито оставался в Загребе до начала мая 1941 года, однако не предпринимал никаких попыток оказывать усташскому режиму сопротивление. Большинство католиков Загреба и других городов Хорватии ликовали по поводу вновь обретенной их страной независимости и вслед за церковью славили Анте Павелича и его наставника Адольфа Гитлера. Православное крестьянство Крайны и Боснии-Герцеговины ранее никогда не пополняло собой рядов коммунистической партии, и те немногие крестьяне, что брались за оружие, были либо вне политики, либо являлись четниками-роялистами. Коммунистами в НХГ, как правило, становились фабричные рабочие либо молодые люди из буржуазных семей, вступавшие в ряды партии в стенах Загребского университета. В атмосфере репрессий и террора, проводимых министром внутренних дел Артуковичем, принадлежащие к левому крылу хорваты опасались за свои жизни ничуть не меньше, чем сербы, евреи и цыгане. Многие коммунисты вступали в ряды хорватской армии и ополчения, в отряды так называемых «домобранов» – частично ради того, чтобы отвести от себя подозрения, частично – чтобы получить в свои руки оружие и пройти необходимую военную подготовку, чтобы затем при первом удобном случае перейти на сторону партии. В 1943 году эти подпольные коммунисты помогли переманить на сторону партизан целые подразделения хорватской армии.
В мае 1941 года Тито, приняв обличье преуспевающего инженера, отправился по делам в Белград, где поселился в добропорядочном пригороде Дединье. Он прибыл в Белград потому что, как коммунист, стремился сделать этот город своей столицей и средоточием власти. Как мы помним, в годы первой мировой войны он воевал против сербов, а будучи партийным функционером, близко познакомился с характером этого народа; неудивительно, что Тито сумел предугадать, что первые всплески сопротивления произойдут именно в Сербии и Черногории, даже если восставшие не будут испытывать к коммунизму особых симпатий.
Многие офицеры и солдаты побежденной югославской армии унесли оружие с собой в горы, чтобы продолжать сражаться там подобно тому, как это делали четники в последние три года первой мировой войны. Среди них был и полковник Дража Михайлович, служивший ранее в Северной Боснии, а затем перебравшийся в мае в Плоские Горы (Ravna Gora), на сербском берегу реки Дрины. Подобно генералу де Голлю во Франции, – кстати в будущем у них обнаружилась близость характеров, вылившаяся в настоящую дружбу, несмотря на то, что лично они ни разу не встречались, – Михайлович не боялся критиковать положение в армии, особенно ее неподготовленность к отражению нападения с воздуха, а также слабость бронетанковых формирований. Как и де Голль, Михайлович изучал тактику ведения партизанской войны. Его привычка читать мораль, а также в достаточной мере левые взгляды, снискали Михайловичу непопулярность среди консервативно настроенного, питавшего слабость к коньяку высшего офицерства, которое, будь оно английским, наверняка бы прозвало его «большевиком».
Тогдашний лидер четников, этого своеобразного клуба ветеранов Турецкой и Австрийской войн, раздражал многих сербов, так как призывал их не оказывать немцам сопротивления. Аура и имя четников поэтому достались таким офицерам, как Михайлович, хотя последний неизменно считал себя обыкновенным солдатом, а не подпольщиком. Югославское правительство в изгнании, находившееся в Лондоне, назначило его первым генералом, а затем и министром обороны. Спланированные Михайловичем операции, начавшиеся уже в мае 1941 года, до некоторой степени способствовали поднятию боевого духа у англичан, которые в то время отступали под натиском немцев в Греции, на Крите и в конечном итоге – в Северной Африке.
Четники в Сербии занимали удобное положение для проведения диверсий на железнодорожной линии, связывавшей Австрию с Салониками и Восточным Средиземноморьем.
Немецкая военщина управляла тем, что осталось от Сербии, вплоть до августа 1941 года, а затем поставила во главе страны генерала Милака Недича – ему отводилась примерно та же роль, что и Петену в вишистской Франции. Кроме того, немцы пользовались поддержкой лидера сербских фашистов Димитрия Льотича и его сторонников, по крайней мере до тех пор, пока перевес был на стороне стран «оси». Патриарх сербской православной церкви отказался сотрудничать с немцами, за что и провел большую часть войны в нацистском концлагере.
Гестапо в Белграде арестовало и посадило за решетку многих выдающихся писателей, художников и научных работников, в том числе и Виктора Новака – автора двух томов по истории хорватской католической церкви. Находясь в концлагере к северу от Белграда, Новак познакомился с несколькими беженцами из НХГ, от которых услышал о зверствах, творимых усташами и их покровителями в сутанах. Выйдя из тюрьмы в 1941 году, Новак сел за написание книги «Magnum Crimen» («Великое преступление»). Это был монументальный труд, посвященный хорватской католической церкви.
Жители Белграда не только слышали рассказы из уст беженцев – ежедневно они становились свидетелями творимых усташами зверств, ведь по Дунаю и Саве плыли тысячи трупов, причем на некоторых из них находили послания чудовищного содержания, вроде: «В Белград, королю Петру».
В середине мая 1941 года немецкие конвои перегоняли через Югославию еще больше грузов, направляясь в Румынию. До Тито доходили слухи о предстоящем вторжении в Россию, о чем он и поставил в известность Москву[171]. Когда Гитлер 22 июня начал операцию «Барбаросса», югославская компартия выступила с формальным призывом к восстанию, однако нападение на Россию всколыхнуло миллионы югославов, даже тех, что не были коммунистами. Впоследствии Тито пытался оградить себя от упреков, что он-де не вступал в войну до нападения Гитлера на Советский Союз, заявляя, что «такая трудная борьба не может быть подготовлена за один день»[172].
Согласно Джиласу, Центральный Комитет КПЮ не предпринимал каких-либо действий вплоть до 4 июля, когда состоялась встреча на вилле у Владислава Рибникара (одного из самых богатых попутчиков коммунистов, возглавлявшего газету «Политика»). Джилас пишет, что предсказал тогда скорое поражение немцев, но Тито, который был старше и умудреннее опытом, а также отлично знал все слабости Советского Союза, говорил о долгой и трудной войне. На этой встрече Тито приказал Светозару Вукмановичу-Темпо отправиться в Боснию-Герцеговину, а Джиласу – в его родную Черногорию.
Когда же управление Черногорией перешло к итальянцам, те поначалу вели себя в таком милом и непринужденном духе, что снискали себе симпатии хорватов на Далматинском побережье, а кроме того, репутацию защитников евреев и сербов.
Тем не менее в Черногории итальянцы столкнулись с народом гордым, воинственным, подозрительным к чужестранцам, готовым сражаться до последнего вздоха против любого иноземного захватчика, независимо от того, как последний пытается наводить здесь свои порядки – железным ли кулаком или же в лайковых перчатках.
Вместо того чтобы купиться на итальянскую любезность и дружелюбие, черногорцы увидели в этом проявление изнеженности и слабости. Итальянцы пытались завоевать сердца черногорцев тем, что восстановили монархию, павшую во время первой мировой войны и позднее слившуюся с родственной сербской династией Карагеоргиевичей. Однако черногорские сепаратисты, или «зеленые», пользовались в основном поддержкой старшего поколения, а также некоторых кланов юго-запада страны, находясь в извечной вражде с просербски настроенной партией, или «белыми». Черногория явилась одним из немногих районов Югославии, где коммунисты, или «красные», имелись и среди сельского населения, особенно в северной ее части, откуда был родом Джилас.
Хотя и по разным причинам, «красные», «белые» и «зеленые» ощущали связь с Россией, корнями уходящую еще в дни царизма, когда «мы и русские вместе составляли силу в 200 миллионов».
