– Послушай, приятель, не слишком ли это для них жирно? Я хочу сказать, спецотряд против шушеры из пятнадцати любителей понюхать цветочки?
– Кто знает, как все может повернуться...
– Ладно, – вздохнул я. – Поторчу здесь.
– Может, не мешало бы подъехать к ним поближе. Остановитесь на противоположной стороне улицы. Чуть ближе, чтобы они вас видели, но не настолько, чтоб попытались спровоцировать.
– Ладно, приятель, – буркнул я. Грант залез в машину и помчался в сторону участка поговорить с лейтенантом Хиллардом – хладнокровным ветераном, который не станет дергаться из-за пятнадцати мирных демонстрантов.
Я влился в транспортный поток, и кто-то в голубом «шевроле» сразу ударил по тормозам, хотя и был в восьмидесяти футах сзади и ехал медленно. На людей нападает какой-то черно-белый мандраж, когда они видят полицейскую машину, и совершают прямо-таки идиотские поступки, стараясь быть сверхосторожными. Я видел, как некоторые настолько сосредоточиваются на одном из аспектов безопасной езды, например, на своевременном включении поворотника, что из-за этого выезжают на красный свет. Вот вам и черно-белый мандраж.
Демонстрантов на противоположной стороне Бродвея я заметил в тот момент, когда двое из них – парень и девушка – начали махать мне руками, чтобы я подъехал поближе. Казалось, они просто топчутся на одном месте, но я решил все-таки приблизиться по нескольким причинам. Во-первых, действительно могло что-нибудь случиться. Во-вторых, если бы я этого не сделал, возникла бы дурацкая ситуация, когда большой злой коп боится поближе подойти к группке демонстрантов. В-третьих, у меня была собственная теория о том, что если в подобных конфронтациях достаточно быстро применяется силовое давление, то никаких беспорядков и не возникает. Пока что мне не доводилось видеть, чтобы быстро применялась реальная сила, так вот, черт побери, подумал я, вот он – мой шанс проверить свою теорию, пока я один, и никаких сержантов поблизости.
Эти парни, по крайней мере несколько из них – двое черных и один белый, бородатый хмырь в грязных штанах из оленьей кожи и с волосами, перетянутыми желтой ленточкой, – мне показались настроенными ввязаться в драку с растолстевшим полицейским средних лет вроде меня, но я про себя решил: если один из них совершит глупость и хоть коснется меня кулаком, то я всажу ему дубинку на три дюйма в пищевод. Остальные пару минут повопят о жестокости полиции и смоются. Вдруг я заметил, что демонстрантов прибыло – их стало двадцать три. Среди них всего пять девушек. Такая орава – сомневаться не приходится – может сделать из меня соус, но я как-то не очень обеспокоился: хоть они и потрясали кулаками, большинство все же выглядело как белые среднего достатка, которые просто играют в революцию. Однако перед тобой несколько профессионалов с голодными глазами, вроде того белого парня с ленточкой на голове, то можно нарваться и на более серьезные дела. Некоторые из них могут завести остальных на потасовку, но пока там был такой один.
Я свернул за угол, чтобы не делать незаконного разворота у них на глазах, потом, уже нарушая правила, развернулся на Олимпик-стрит, поехал обратно и остановился перед демонстрантами. Они не замечали меня и продолжали маршировать, выкрикивая хором: «Нет, нет – не пойдем!», и «... дядю Сэма и тетушку Спиро», и еще несколько грубых фраз, направленных в основном в адрес президента, губернатора и мэра. Если пару лет назад кто-то вопил в общественном месте в присутствии женщин и детей, мы обязаны были приволочь его в каталажку.
– Эй, офицер, я тебя люблю! – крикнула одна из демонстранток, невысокая смазливая блондиночка лет семнадцати, у которой были двухдюймовые накладные ресницы, казавшиеся наклеенными задом наперед, и прямые уложенные волосы до плеч.
– Эй, детка, я тебя тоже люблю! – улыбнулся я в ответ и прислонился к дверце своей машины. Сложив руки на груди, я стал попыхивать сигарой, пока те двое, что махали мне, не решились подойти поближе.
Сначала они пошептались с другой женщиной, а потом невысокая девушка, которая вблизи оказалась женщиной лет тридцати пяти, направилась прямо ко мне. Она была одета, словно подросток, – в короткую желтую мини-юбку. Фиолетовые облегающие рейтузы, старушечьи очки, губы намазаны белой помадой. Ляжки у нее были жирные и мясистые, и поверх наигранной театральной улыбки на меня смотрели самоуверенные холодные глаза. Видно, профессионалка, скорее всего заводила пикетчиков. Иногда женщина, если она чего-то стоит, может сыграть роль детонатора гораздо быстрее, чем мужчина. Эта на вид чего-то стоила: я посмотрел ей в глаза и улыбнулся, а она в это время поигрывала висящей на шее увесистой пацифистской медалью. «Ты всего лишь толстый безобидный коп, не стоящий моих талантов, – прочел я в ее глазах, – и кроме тебя здесь никого больше нет. Я даже не уверена, хватит ли ума у такой старой сволочи, как ты, чтобы понять, как тебя посадят в лужу.»
Вот что я прочитал в ее глазах и фальшивой улыбочке, но она все молчала. Тут подъехала машина с одной из телестанций, из нее вышли двое с камерой и микрофоном.
Пикетчики, поняв, что попадут на пленку, сразу воспряли духом – скандирование стало громче, жесты более резкими, а пожилая девочка в желтой юбке наконец выдала:
– Мы позвали вас, потому что вы показались нам очень одиноким. Где же громилы? Или кроме вас здесь сегодня никого не будет?
– Заполучив меня, детка, ты больше никого не захочешь, – я улыбнулся ей сквозь облачко сигарного дыма и впился в нее взглядом, восхищаясь тем, что она даже не моргнула. Я отлично понимал, что ока ждет от меня одного из деловых профессиональных клише, на которые нас натаскивают при подобных ситуациях. Готов поспорить – еще больше ее удивляло то, как безразлично я стоял, прислонившись к машине.
– Вам ведь не разрешают курить в общественных местах, не так ли, офицер? – Она улыбнулась, но менее самоуверенно. Теперь она не знала наверняка, с кем имеет дело, и явно выигрывала время, чтобы расставить мне ловушку.
– Может, настоящему полицейскому и не разрешают, но моя форма – шелуха. Я одолжила этот дурацкий клоунский костюм, чтобы снять подпольный фильм о толстом копе, который ворует яблочки и бьет перед призывным пунктом бедных хиппи и старых толстух в мини-юбках и чулках, которым они прикрывают свои варикозные вены.
Тут улыбочка вспорхнула с ее лица и она галопом понеслась к парню с ленточкой, который оказался тоже гораздо старше, чем выглядел издали. Они зашептались, она поглядывала, как я попыхиваю сигарой и машу рукой некоторым из пикетчиков, большинство из которых – явно студенты колледжей, решившие весело провести время. Некоторые время от времени выкрикивали оскорбления, чтобы не отставать от толпы.
Наконец ко мне направился парень с ленточкой, криком на ходу ободряя пикетчиков, которые расхаживали перед входом в здание. Дверь охраняли двое в форме – скорее всего военные. Оператор уже начал снимать, я спрятал сигару и втянул на пару дюймов живот, когда он направил камеру на меня. Девица в желтом раздала несколько значков с эмблемой «Черных пантер» и принялась маршировать в общей группе, даже не глядя в мою сторону.
– Я слышал, вы ведете себя совсем не так, как те полицейские, с которыми нам приходилось сталкиваться на подобных демонстрациях, – сказал парень с ленточкой, неожиданно подходя ко мне вплотную и улыбаясь. – Что, ЛАДП[4] отменил свой принцип «очень твердо, но вежливо»? Или вы представляете способ борьбы с беспорядками? Карикатура на толстую свинью, на жизнерадостного старого копа, от которой мы должны зайтись смехом? Так, что ли? Или они считают, что мы не сможем вас использовать как символ истеблишмента? Оттого, что у вас чертовски забавная внешность, верно?
– Хочешь верь, хочешь нет, Буратино, – ответил я, – но я всего лишь соседский участковый. Никакое я не секретное оружие, так что та – с толстыми ляжками – вовсе зря сжимает челюсти. Я просто полицейский.
