И вдруг на землю опустилась необычная, ненастоящая ночь, от которой веяло затхлостью, а в ней двигались тени разъяренных существ, они всхрапывали, били друг друга кинжалами, и глаза их горели красным огнем. Облако, вызванное колдовством, заслонило собой солнце; единственным освещением был яркий белый свет, горевший над тремя фигурами. Каландрилл знал, что это колдуны, люди тирана, посланные из Нхур-Джабаля, а тот, что постоянно рос, изменяя формы, и вступил с ними в схватку, был колдовским порождением Аномиуса; воздух звенел от их неестественных криков. Ужасная битва разворачивалась в темноте, посреди необычных вспышек света — страшная и изнурительная. Рука Брахта подталкивала его за плечо вперед, подальше от стогов сена и поближе к воде. Аномиус закричал то ли от боли, то ли от ярости. Затем черные лохмотья с шипеньем упали на камни, стало проясняться, и наконец опять выглянуло солнце, только теперь оно было оранжевым, наполовину спрятавшимся за вершины гор. Колдуны тирана стояли перед Аномиусом. Один из них, тот, что был выше всех, держался за бок, словно раненый. Аномиус рычал с перекошенным в дикой ярости папирусным лицом, поднимая обе руки вверх.

Огонь вырвался у него с кончиков пальцев, и раненый колдун застонал и закорчился в пламени, которое тут же сожрало его, на камни посыпался лишь черный пепел. Оставшиеся двое ответили Аномиусу залпом ослепительного света, и колдун отлетел назад, прячась за стеной огня, преградившей путь свету. Казалось, что вместе с этим огнем он увеличивается в размерах, становясь похожим на голема, которого он сам создал, массивным и неуклюжим, получеловек-полуживотное, с горящими волосами и руками, из которых вырывалось пламя; сила его постоянно росла, и два оставшихся колдуна, спотыкаясь, отступили, заклятьями защищаясь от его колдовства, а он с ревом шел на них.

Свет и огонь столкнулись вновь. Солома, за которой только что прятались Брахт и Каландрилл, загорелась, и снопы искр взмыли высоко в небо, а на близлежащих домах загорелась соломенная крыша. Брахт резко потянул Каландрилла назад, еще ближе к воде, и Аномиус в ярости повернулся к ним, протягивая вперед руку. Огонь вырвался из его пальцев, и Каландрилл, защищаясь, поднял руки, не замечая, что держит в них камень, оказавшийся бессильным перед этой всепожирающей силой колдуна.

Он застонал, объятый пламенем, и сквозь рев огня услышал крик Аномиуса:

— Назад! Книга моя, и принадлежать она будет только мне!

Легкие Каландрилла наполнились огнем, в ушах стоял рев пламени, в ноздри ударил запах горелого мяса, и он понял, что это — его мясо. Красный камень жег ему руки, как раскаленный уголь.

Он знал, что умер, и был благодарен поглотившей его темноте — благословенное отдохновенье от агонии.

Так вот она какая — смерть, просто медленное затухание боли. Это удивило его, хотя он редко думал о том, что следует за жизнью. Мирное общение с Дерой, говорили священники Лиссе, и подавляющее большинство этим удовлетворялось, но если кто-то просил их продолжить, то они рассказывали чуть больше: слияние воедино с Богиней, служение ей и наслаждение ее любовью во веки вечные; не знать, что такое страдание или желание; не знать, что такое нужда; сплошное умиротворение. Очень неопределенно. А сейчас ему даже казалось, что жизнь после жизни не столь уж и отличается от земного существования; над ним было голубое небо, где-то высоко, как длинный лошадиный хвост, развевающийся на теплом ветру, плыло белое облако, легкий ветерок овевал ему лицо; как будто он куда-то плывет, словно он родился на вечном судне, а где-то вдали журчит неизвестно куда бегущая вода. Видимо, это переходное состояние, решил он, между миром плоти и миром духа, а в конце этого путешествия его дожидается Дера. Он вдохнул воздух, ничем не отличающийся от того, что оставил позади, только в нем не было запаха горелого; он вздохнул от удовольствия — вот он меж двумя мирами, и агония, порожденная ужасным огнем Аномиуса, прошла. Он поднял руку, но вместо обугленного мяса и почерневших костей увидел нормальную, не тронутую огнем руку, и понял, что лежит на спине. Он сел. И вскрикнул, услышав голос Брахта:

— Ага, проснулся. А я-то думал, что ты проспишь до самого моря.

Он повернулся — его товарищ с улыбкой смотрел на него. Каландрилл от удивления открыл рот и сказал:

— Тебя он тоже убил? Значит, мы оба умерли?

Смех Брахта удивил его не меньше, чем сходство между миром плоти и миром духа, и он нахмурился, ничего не понимая.

— Мы живы, — сказал керниец. — Посмотри вокруг.

Он медленно выгнул шею и осмотрелся. По обеим сторонам от них поднимались крутые морщинистые гранитные берега; со склонов, где была земля, к ним спускали ветви высокие ели, а между этих почти отвесных стен текла река — не такая, как Ист, но все же широкая. Он понял, что они плывут вниз по реке на небольшой лодке; Брахт правил ею, сидя на корме, а сам Каландрилл сидел на дне. Он чуть приподнялся, и лодка зашаталась.

— Осторожно! — предупредил Брахт. — Я мало в этом смыслю, а Ахрд знает, как мне сейчас не хочется пойти на дно.

Каландрилл заморгал, ничего не понимая и считая, что попал в ловушку Аномиуса или колдунов тирана; он осторожно опустил руку в воду. Холодная и мокрая, самая обыкновенная вода, по крайней мере так ему казалось; он поднес руку ко рту и попробовал воду на вкус, затем брызнул ею себе на лицо и покачал головой.

— Нас не убили?

— Мы живы, — твердо сказал Брахт, все еще улыбаясь. — И плывем вниз по Шемме к Харасулю.

— А Аномиус? — удивленно спросил Каландрилл. — Колдуны тирана?

— Они на расстоянии двух ночей и дня позади нас, — ответил Брахт. — Если они живы, конечно, по-моему, все они погибли. А ты все это время спал, как ребенок, и, если бы не дышал, я бы решил, что моему плану каюк.

— Плану? — пробормотал Каландрилл, сбитый с толку. — У тебя был план?

Брахт кивнул и ухмыльнулся.

— И, судя по всему, он сработал, ибо пока я не видел погони.

Уверовав наконец в то, что он жив, Каландрилл посмотрел на скалистые берега, на реку, на небо, на все вокруг совершенно другими глазами.

— Расскажи, — попросил он.

Брахт усмехнулся и пожал плечами с довольным и в то же время смущенным выражением лица.

— Рано или поздно я бы все тебе рассказал, — заявил он, — только я побаивался, что если ты об этом узнаешь раньше времени, то все испортишь.

Глаза Каландрилла сузились.

— Ты его специально злил, — сказал он, отдавая себе отчет в том, что в голосе его звучит недовольство.

— Да, — кивнул Брахт. — Я долго об этом думал, и мне показалось, что это единственный способ избавиться от проклятого колдуна. Я понимал, что рискую, но другого выхода не видел.

— Расскажи, — попросил Каландрилл опять.

— На «Морском плясуне», когда к нам приблизилось военное судно, ты уверял, что не знаешь, как это произошло. Но мы оба видели, как что-то унесло и девушку, и ее судно, словно на нашу защиту встала неведомая сила. Или на твою. В Мхерут'йи, после нападения чайпаку, твоя рана зажила, как только ты прибег к чарам камня. Когда нас взял Сафоман, Аномиус говорил, что его чары не могут нам причинить вреда, что тебя охраняет камень.

— Он мог спокойно его забрать, — сказал Каландрилл и замолчал, повинуясь жесту Брахта, который продолжал:

— Но он этого не сделал. Он оставил тебе камень и поверил в твои россказни о колдовской книге, хотя он никогда о ней и не слышал. А ведь он не менее начитан, чем ты.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Каландрилл.

— Помнишь лес, когда я пошел за оленем? — усмехнулся Брахт. — Я его убил почти сразу. А возвращаясь услышал ваш разговор и остановился послушать — в Куан-на'Форе люди имеют привычку ходить осторожно. Аномиус говорил тебе о книгах и о библиотеках, но отрицал всякое упоминание о колдовской книге. Однако он все же поверил в ее существование и даже не стал задавать лишних вопросов. Мне это показалось странным. Поначалу я думал, что им руководит только жадность, жажда высшей власти, но потом я начал думать, не дела ли это твоего камня? Помнишь, я говорил о предначертанности? Что путешествуя с колдуном, мы пересекли Кандахар быстрее чем если бы шли одни? В этом я не был очень уверен, но не сомневался в том, что камень дает тебе некую силу, о которой ни ты, ни я не имеем ни малейшего понятия.