В первые несколько дней Филипп и Жильбер не предпринимали никаких попыток вникнуть в положение дел в Акре. Филипп, взяв три жемчужины из мешочка, подаренного ему Усамахом, осмотрел лавки местных купцов и избрал для визита магазинчик венецианского ювелира. Венецианец, взглянув на черные жемчужины, быстро опустил глаза, чтобы ничем не выдать удовольствия, сверкающего на его хитром лице. За последний месяц дела его шли как нельзя лучше. Незадачливые рыцари-франки без разбору несли в его лавку оружие и остальное добро, награбленное в Акре, чтобы выручить денег на путешествие домой, и соглашались на любую, даже самую низкую цену, предложенную ловким, прекрасно понимавшим свою выгоду купцом. Посмотрев на потрепанную одежду Филиппа, он решил про себя, что к нему явился еще один бродяга-рыцарь с тощим кошельком. Покатав жемчужины по столу, покрутив их между толстых пальцев, он с гримасой отвращения на лице надул пухлые губы – мол, как ему осмелились предложить такой низкосортный товар, – и назвал цену, в восемь раз ниже настоящей.
Мог ли он ожидать, что на его бедную голову с длинными, нечесаными волосами может обрушиться такая буря? Филипп понимал толк во всех ремесленных изделиях, выставлявшихся на продажу в Иерусалиме и в Дамаске. И уж конечно, он знал истинную цену великолепного жемчуга.
Через час Филипп вышел из лавки, продав жемчуг, лишь немного уступив ювелиру против их настоящей цены, и теперь он и Жильбер могли беззаботно жить на вырученные деньги долгое время. Но в следующие два дня они потратили большую часть своих средств на новую одежду, на палатки, постельное белье, шлемы, запасные кольчуги и доспехи и, кроме всего этого, они купили себе хороших коней. В это время в Акре не было недостатка в оружии и обмундировании. Собирающиеся на родину франки торопились сбыть свое добро. Итак, Филипп, хорошенько поторговавшись, купил шесть прекрасных лошадей, настоящих западных боевых коней, и когда они закончили делать покупки, то были экипированы лучше, чем когда отправлялись на войну с турками из Бланш-Гарде несколько лет тому назад.
Филипп, уже в новых богатых одеждах, собирался на высокое собрание рыцарей почившего в базе королевства Иерусалимского, проходившего в цитадели Акры. Он прибыл туда почти последним, во-первых, потому, что на улицах было много народу, а во-вторых, потому, что плохо знал дорогу.
Встретивший его на пороге секретарь-сириец, отвесив почтительный поклон, попросил назвать свое имя и цель визита. С уважением и с примесью восхищения сириец выслушал речь Филиппа на прекрасном арабском языке и с еще большим почтением распахнул перед ним дверь в залу для собраний.
Хотя у Филиппа не было ни малейшего намерения специально рассчитать момент своего появления в зале, для создания наибольшего эффекта он не мог выбрать более подходящей минуты своего прихода. Бароны погибшего королевства уже рассаживались на свои места за длинным столом, но шум разговоров тотчас же стих, и в абсолютной тишине прозвучали торжественные слова секретаря:
– Сир Филипп д'Юбиньи, сеньор Бланш-Гарде и Монгиссарда.
Филипп в смущении остановился на пороге, увидев, как лица всех присутствующих разом повернулись к нему, и снова, без малейшего старания со своей стороны, дал баронам возможность с интересом рассмотреть его высокую подтянутую фигуру и обратить внимание на его величественные и вместе с тем простые манеры. Да, он многому научился у турок.
Вдруг Филипп увидел устремившуюся к нему плотную фигуру какого-то человека с протянутыми для приветствия вперед руками. Преодолев смущение, он узнал в этом человеке своего крестного отца, сира Бальяна де Ибелина, немного располневшего с тех пор, как Филипп видел его в последний раз, но сохранившего свою обворожительную улыбку и белоснежные зубы.
– Мой дорогой Филипп! Как я рад снова видеть тебя! – пухлая рука потрепала Филиппа по плечу, и пара проницательных глаз осмотрела молодого рыцаря с ног до головы с искренним восхищением.
Сир Бальян, этот опытный и мудрый дипломат, одобрительно крякнул, удовлетворенно кивнул и отошел в сторону, чтобы дать возможность другим баронам приветствовать его крестника.
Среди присутствующих нашлось много людей, хорошо знавших и уважавших сира Хьюго и теперь горевших желанием оказать честь его сыну. Некоторым же просто было любопытно взглянуть на рыцаря, покрывшего себя такой славой в битве при Хиттине. И лишь немногие смотрели на Филиппа как на важную персону, имеющую влияние при Иерусалимском дворе, которую можно использовать, переманив на свою сторону, в нескончаемой борьбе за власть.
Филипп отвечал на приветствия со спокойным достоинством, привитым ему годами, проведенными в турецком плену. Он вежливо поклонился маркграфу Конраду Монферратскому, человеку со слащавым длинным лицом оливкового цвета, в котором сквозило что-то кошачье, с белыми женственными руками и мягким голосом, напомнившим Филиппу голос Старца Горы. Конрад очень рассчитывал на поддержку Филиппа. Ему сейчас был жизненно необходим любой человек, способный воспротивиться восстановлению на престоле Иерусалима Ги де Лузиньяна. Филипп прекрасно знал причину дружелюбного поведения Конрада. Он не раз слышал, как сир Хьюго отзывался об этом человеке, и теперь, когда у Филиппа появилась возможность увидеть его своими глазами, он вспомнил едкие замечания отца в его адрес.
Он с удовольствием пожал руку Ги Лузиньянскому, который совсем не изменился – все та же величественная фигура, все тот же звучный голос и неотразимая улыбка, покорившая Филиппа в день его поединка у купальни Силоам.
Но среди присутствующих не было человека, с которым Филипп действительно хотел бы встретиться. Хотя на собрания королевского Иерусалимского двора приглашали всех именитых гостей из Европы, Ричард Английский почему-то не пришел сегодня в цитадель. Как позже узнал Филипп, он еще не совсем оправился после приступа лихорадки.
В то утро Филипп принял активное участие в разгоревшихся на собрании спорах. Слушая выступления ораторов, он чувствовал, как в душе его закипают негодование и гнев. Бароны все еще продолжали борьбу за трон.
Сир Хьюго однажды сказал, что эта борьба началась еще тогда, когда сотню лет назад образовалось королевство Иерусалимское, и появился новый свободный престол. Филипп пришел к выводу, что на протяжении целого века в политике государства мало что изменилось.
После окончания собрания у него состоялся короткий разговор с сиром Бальяном де Ибелином.
– А кого поддерживаешь ты? – спросил его сир Бальян. – Ги или Конрада?
– Да разве это так важно? – с горечью в голосе сказал Филипп. – Нужно идти на Иерусалим.
– Да, я думаю, все это понимают, – как-то безразлично отозвался сир Бальян, который имел репутацию самого отъявленного интригана во всем Леванте. – Но, знаешь ли, дорогой мой Филипп, у всех нас есть некоторые феодальные обязанности.
– Да что вы? У меня есть только одна обязанность – служить королю Иерусалима, кем бы он там ни был. Нет поместий – нет обязанностей. Вот закон королевства Иерусалимского.
Сир Бальян пожал своими широкими плечами.
– Теперь ни у кого из нас нет земли, – сказал он. – Может быть, только у очень немногих. Но что у тебя на уме, Филипп? Кажется, ты не испытываешь недостатка в деньгах, – добавил он, многозначительно посматривая на богатый наряд и оружие Филиппа.
– Я хотел бы поговорить с Ричардом Английским.
– Ого! – воскликнул сир Бальян, и глаза его засветились неподдельным интересом. – Так вот что ты задумал. Что ж, смотри не сделай хуже. У него резкий характер, совсем как у тебя.
– Вы хорошо знаете его, сир?
– Да. Кажется, он сейчас выздоравливает. Встретимся у него в доме за час до заката. Я представлю тебя ему.
Ричард Английский жил в небольшом домике у южных ворот Акры. Простота обстановки поразила Филиппа. Он думал, что король Англии может позволить себе снять самый большой дом, какой только есть в городе.
Его также поразили часовые у дверей – все прекрасно экипированы, отличаются настоящей военной выправкой: по всей видимости, король заботился о дисциплине в своем войске. Филиппа провели в приемную, где его попросили подождать какое-то время, поскольку, как ему доложили, сир Бальян де Ибелин еще не прибыл.
