– Я не стану с тобой спорить, Фульк, – ответил сир Хьюго. – Ты совершенно прав. Но все же Рено может хотя бы на время затаиться – и у нас появится шанс.
Этим вечером на ужин к ним пришел Жильбер д'Эссейли, и сир Хьюго все время внимательно наблюдал за ним. К облегчению Филиппа, юноша прошел проверку и сразу же после трапезы принес оммаж сиру Хьюго как своему сюзерену.
Жильберу не терпелось осмотреть все знаменитые здания и места Святого города, и Филипп взял на себя роль гида. Они направились к церкви Гроба Господня[43], восстановленной крестоносцами спустя многие лета после взятия Иерусалима, и Жильбер увидел маленькое сооружение во славу Христа.
Рядом с церковью располагалось огромное здание, в котором размещался госпиталь Святого Иоанна, где монахи-госпитальеры каждый день раздавали еду и милостыню пилигримам. Жильбер с интересом наблюдал эту церемонию, потрясенный до глубины души щедростью госпитальеров, говорящей об огромном богатстве ордена.
Потом Филипп повел Жильбера по узким улочкам города с высокими безликими стенами и стреловидными арками домов по направлению к району старого Храма, рассказывая о том, что предшествовало Храму сегодняшнему[44] – одной из диковин древнего мира, разрушенной римлянами. Теперь в том районе почти ничего не осталось, за исключением Храма на скале и мечети, построенной турками.
На следующее утро, перед тем как солнце встало над горизонтом, они выехали из Иосафатских ворот[45] и направили лошадей вниз по дороге, в долину Кедрон[46], раскинувшуюся по обоим берегам небольшого ручья, а потом поднялись по склону холма и остановились у маленького сада на самой его вершине.
– Что это? – спросил Жильбер Филиппа, когда они спешились.
– Гефсиманский сад[47], – ответил Филипп.
С широко раскрытыми от удивления глазами Жильбер прошелся по саду, осторожно прикасаясь пальцами к узловатым стволам древних вязов, которые, как гласила легенда, стояли здесь еще со времен роковой еврейской пасхи[48].
– Куда дальше? – спросил Жильбер, когда они снова оказались в седлах.
– На Масличную гору[49]. Оттуда открывается чудесный вид.
Филипп был прав. Жильбер был вынужден позже признать, что это самый чудесный пейзаж, каким ему когда-либо приходилось любоваться, поскольку, возможно, ни с какого другого места не открывалось такого прелестного вида на землю, которая, по воле судьбы, должна была стать его пристанищем.
Прямо под ними лежал древний город, распластанный, как на карте, по холмам Иудеи, окруженный кольцом мрачных стен и башен, – островок бурлящей жизни среди диких и безлюдных гор и долин. С безоблачного неба солнце разливало палящие лучи на запекшуюся от зноя землю, почти лишенную растительности, сверкающую желтизной, доходящей до коричневости; на зыбкие пески и раскаленные добела обломки окрестных скал.
– Посмотри туда, – сказал Филипп. Жильбер, повернувшись спиной к Иерусалиму, проследил направление руки Филиппа, указывающей на восток.
Рельеф оврагов и холмов тянулся до самого Иордана; на самом горизонте Жильбер разглядел узкую полосу Мертвого моря и розоватые горы Моаба, сияющие в лучах солнца, за которыми желтела пустыня.
– Да, по-своему это прекрасно, – пробормотал Жильбер. – Но мне думается, это самая жестокая страна, которую я когда-либо видел.
– Жестокая! – воскликнул Филипп, с удивлением посмотрев на своего приятеля.
– Ты родился здесь, поэтому и не замечаешь, – заметил Жильбер. – Но во всем этом нет ничего успокаивающего, ничего мягкого, – он махнул рукой по направлению к желтым холмам, блестящим на солнце. – Иерусалим пугает меня, Филипп. Он напоминает мне дикого зверя, готовящегося к прыжку.
Филипп посмотрел на город, потом перевел взгляд на Жильбера. И на память ему пришли слова старого пилигрима, рассказывавшего ему про Англию: мягкий, умиротворяющий пейзаж, снега, неведомые здесь, зелень, вскрывающая весной эти самые снега. Возможно, Жильбер прав. Таких слов нельзя, невозможно было сказать об Иерусалиме.
Филипп, пришпорив коня, начал спускаться по крутому склону к ручью Кедрон. Он все еще продолжал думать о сказанном Жильбером даже тогда, когда они оказались у северных стен Иерусалима и въехали в город через ворота Цветов. Что ж, решил он про себя, все равно он не может ничего с этим поделать. Левант был его домом. Наверное, приятно жить в стране зеленых полей и лесов – такой, как Англия, но его судьба здесь.
На улицы города уже высыпали стайки нищих, когда четырьмя днями позже сир Хьюго с сыном и слугами покидали Иерусалим, отправляясь домой, в Бланш-Гарде. Один из нищих подбежал к лошади Филиппа и протянул к нему свои изъязвленные ладони. Одеяние нищего представляло собой грязные лохмотья, дряблая кожа обтягивала костлявое тело, а лицо было покрыто глубокими морщинами. Филипп отшатнулся от него в порыве инстинктивного отвращения, но все же, достав из кошелька монетку, бросил ее нищему.
Другой нищий, увидев это, перебежал улицу и уцепился за ногу Филиппа хищными узловатыми пальцами.
– Подайте из любви к Богу, мой господин, – завыл он. – Что-нибудь подайте ради Бога!
Филипп поморщился и, отвернувшись, хотел уже продолжать свой путь, как нищий тут же перешел от умоляющих жалоб к злобным крикам, осыпая Филиппа дождем грубой брани и проклятий. Льювеллин, едущий сзади Филиппа, нагнувшись, ловко хлестнул плетью по лицу нищего, будто ножом разорвав смуглую кожу. Нищий упал на землю с воплем раненого зверя.
– Оставь в покое этого несчастного! – прокричал Филипп, охваченный внезапным гневом. – Может статься, когда-нибудь и ты будешь побираться на улице! – Он швырнул еще одну монетку – она со звоном упала рядом со скорчившейся на земле фигурой – и со вздохом облегчения, миновав башню Давида, поскакал вперед.
Дальше они поехали обычным размеренным шагом. Им некуда было спешить. Самое жаркое время суток всадники провели в тени деревьев, а на ночлег расположились в маленькой придорожной гостинице. Наконец после полудня наступил момент, которого ждал Филипп. Всадники поднялись вверх по холму, и когда они достигли вершины, их взорам предстал Бланш-Гарде, раскинувший свои домишки, а в отдалении и замок посреди широкой долины. Филипп вытянул вперед руку с хлыстом, указывая Жильберу на белые, с плоскими крышами домики городка, на вьющийся по равнине ручей, на зеленую гладь болот и высокие посеревшие от времени стены огромного замка.
Над воротами развевалось знамя д'Юбиньи; приглядевшись, Филипп увидел сияющий в лучах солнца шлем часового. Издалека донеслись родные звуки трубы, и в глубине широкого двора засуетились крошечные черные фигурки обитателей замка. Всадников узнали. Обитателям замка давно была известна быстрая на расправу рука сира Хьюго, и барона нужно было встретить должным образом, со всеми подобающими церемониями. А главное, стол должен быть готов.
Жильбер в это время рассматривал свой новый дом с нескрываемым интересом.
– Какой большой замок, – с уважением, не без оттенка восхищения пробормотал он.
– Но не идет ни в какое сравнение с крепостями на севере, – заметил Филипп. – Я никогда не видел Крэк, огромный замок, принадлежащий госпитальерам в Ливанских горах, но мой отец бывал там не один раз. И, несмотря на амбиции барона, Бланш-Гарде можно уместить там целиком, да и то он бы затерялся в одной из комнат!
Жильбер помотал головой и расхохотался.
– Да нет же, Филипп совершенно прав, – подтвердил его слова сир Хьюго.
– В королевстве есть несколько поистине огромных крепостей. Бланш-Гарде построен уже много лет назад и, можно сказать, немного устарел. Наш замок кажется совсем крошечным по сравнению с Сафитой, Бофором или крепостью Керак в Моабе, принадлежащей Рено. Ты сам когда-нибудь все это увидишь.
