Чтобы проявлять тонкость, нужна была одна линия поведения, двойственность – другая. Мы испробовали обе тактики – отчасти потому, что мы сами были разделены. Индийский национальный конгресс (ИНК), боровшийся за освобождение, вбирал в себя все оттенки мнений, от левых до правых. Однажды, во время всеобщих выборов Кришна Менон представлял одну часть Мумбаи, а С.К.Патил – другую, и оба были в списке ИНК. Менон был просоветским социалистом, а Патил занимал позицию чуть правее нынешних неоконсерваторов. Эти расхождения отражались на всех вопросах, включая вопросы о разделе Индии, о Пакистане и отношении к мусульманам Индии. ИНК публично выступал за светское государство и не принимал теории «двух наций». Но члены ИНК в частном порядке выражали мнения, включающие все политические оттенки, от крайне либеральных до резко «религиозно-разделительных» (коммуналистских).
Можно ли было избежать раздела Индии? Стал ли он благословением? Был ли временным состоянием? Эти расхождения во взглядах на раздел предопределяли и различие позиций в отношении Пакистана и, соответственно, влияли на отношение к индийским мусульманам. Неразбериха в умах отчасти подпитывалась предубеждениями против мусульман и незнанием истории их появления в Индостане. Высказывались мнения: они были захватчиками; они предали разграблению Сомнатх – легендарный индуистский храм Шивы; они разрушали до основания другие храмы; они вводили «джизгу» – налог на немусульман. Они ответственны за другие отвратительные деяния. Наконец, они отделились от нас, забрав с собой Пакистан.
Этот крайне предубежденный взгляд в отношении мусульман старались уравновесить иным, более просвещенным и сбалансированным. Если мусульманский правитель Газни – Махмуд – разграбил храм Сомнатха, то Харша – индусский правитель Кашмира в XI веке – имел при дворе специальное подразделение, в задачу которого входили грабежи индуистских храмов для пополнения государственной казны. Акбар с почтением относился к индуизму и создавал новую синкретическую религию, вбирающую в себя и традиции индуизма. Могольский принц Дара Шикох перевел Упанишады. Культура урду росла, подпитываясь из разных источников, мусульманских и индуистских. Наконец, индусы и мусульмане жили вместе на протяжении многих веков. И те, и другие на равных участвовали в великой борьбе за независимость против британцев.
Основанный на предубеждениях взгляд пропагандировать было легче, потому что он опирался на слова-лозунги, которые возбуждают эмоции: «захватчики», «разрушители храмов». Он легче усваивался и массами. Противоположный взгляд основывался на более сложных доводах, которые усваивались народом с трудом. Поскольку в независимой Индии политика строилась на массовой мобилизации преимущественно неграмотного населения, партийным лидерам куда удобнее было пользоваться словарем попроще и эмоционально заряженными лозунгами.
Со временем господствующие воззрения породили еще одну неправду, которая утвердилась в общественном мнении как незыблемый факт истории. Согласно этому мнению, мусульмане создали Пакистан, но при этом, что еще хуже, предпочли остаться в Индии.
Это была ложь, но лидеры не были готовы назвать вещи своими именами. Верно, что Мусульманская лига настаивала на разделе, но это в лучшем случае была лишь запросная позиция для переговоров. Кроме того, на выборах 1946 года лишь незначительное меньшинство мусульман – 6% – проголосовало за образование Пакистана.
Во временном правительстве 1946 г., до передачи власти англичанами, Лиакат Али Хан из Мусульманской лиги стал министром финансов, а «железный» столп индийской политики Сардар Валлабхаи Патель (ИНК) – министром внутренних дел. Как по заказу, ситуация была начинена раздорами. Запросы министра внутренних дел, требующие санкции финансовой власти, могли тормозиться и не исполняться министром финансов.
В своей бюджетной политике Лиакат Али Хан был щедр по отношению к крупным землевладельцам и сборщикам налогов – преимущественно мусульманам, но скуп по отношению к промышленникам, имевшим связи с такими людьми, как Джамналал Баджадж (который финансировал ашрам Махатмы Ганди в Севаграме) и Ганшиамдас Бирла (в чьем доме в Дели Ганди умер). Неудивительно, что вскоре после раздела Сардар Патель заявил во время митинга на площади Рамлила, что «с ними было невозможно работать». Делиться властью с другими политикам было не с руки.
Лорд Маунтбэттен, Мухаммад Али Джинна и лидеры ИНК – все в равной степени были ответственны за раздел страны. Лидеры ИНК не захотели проводить программу разъяснения массам ситуации (в том смысле, что не только мусульмане были виновны в разделе), поскольку такая кампания могла бы разоблачить участие самих лидеров ИНК в этой акции.
Так ложь стала расхожим мнением: мусульмане отделили Пакистан от Индии, а сами остались в Индии. Как это ни парадоксально, но тот факт, что мусульмане «остались в Индии», помог нам подтвердить наши светские идеалы, поскольку именно в силу этих идеалов мы призваны удерживать Кашмир в составе Индии. Но росло расхождение между нашими публичными декларациями и частными убеждениями. Публично мы выступаем за светское государство и не признаем теории «двух наций». В частном же порядке широко распространилось убеждение, возлагающее на индийских мусульман ответственность за Пакистан. Самые безобразные проявления этого убеждения нашли отражение в лозунгах организации «Баджранг Дал» в агитационной кампании в г. Айодхъя:
"Mussalman ke do sthan – Qabrustan ya Pakistan"
(«Для мусульман есть только два пути – в Пакистан или в могилу»).
Печально, но тот же лозунг гремел через громкоговорители во время погрома в Гуджарате в феврале 2002 г.
Потихоньку эта ложь утвердилась в головах множества простых малосведущих людей. Мусульманин оказался волей-неволей в положении защищающегося. Он постоянно ощущал на себе некое давление, побуждающее его доказывать свою лояльность. Тестом на лояльность стала демонстрация ненависти к Пакистану.
Но во всем этом была и своя ироническая сторона. Дело в том, что, по сравнению с большинством общества, индийский мусульманин более тверд в своем неприятии теории «двух наций», в убеждении, что образование Пакистана было ошибкой и породило куда больше проблем, чем решило. Для мусульманина на севере Индии ко всему этому добавляются и чисто личные, субъективные доводы. Его семья разделена границей: брат в Пакистане – сестра в Индии, родители в Индии – дети в Пакистане, и т.п.
Типичная сентенция индийского мусульманина будет выглядеть примерно так: «Вы против теории "двух наций". Мы тоже против. Образование Пакистана было ошибкой. Мы согласны с вами. Мы также согласны с вами, что на этом субконтиненте все мы один народ, одна цивилизация. Отсюда следует, что жители Пакистана – это наши люди и что выступать надо против Пакистана как государства». Иными словами, индийский мусульманин хотел бы дружить с народом Пакистана, но устранить само пакистанское государство.
С другой стороны, индус, после шестидесяти лет индоктрина-ции в определенном духе, видит ситуацию не так однозначно. Как член мирового сообщества, индийское государство охотно произносит заклинания о необходимости нормализации отношений с Пакистаном, но индусы в глубине души ненавидят и Пакистан, и пакистанцев.
Пакистану также приходится произносить слова о нормализации отношений с Индией, хотя такая нормализация – это то, чего он боится больше всего. Если отношения с Индией нормализуются, люди начнут свободно путешествовать из страны в страну и своими глазами увидят очевидное: они – один и тот же народ с общей культурой, музыкой, поэзией, языком, образом жизни. Тогда подорвано будет само основание пакистанского государства. В этом смысле желание Индии нормализовать отношения с Пакистаном рассматривается пакистанским истеблишментом как браминская хитрость, нацеленная на ликвидацию Пакистана. Другая угроза для теократического пакистанского государства связана с успехами индийского светского государства. Вспомним, ведь берлинская стена пала благодаря наглядному примеру.
