4. “Предупреждение правонарушений в быту”. Это надо, видимо, так понимать: всем быстренько раздать по отдельной квартире, у склочных баб поотбирать чугунные сковородки, пьяниц – в ЛТП, тогда будет полный ажур.
5. “Борьба с нетрудовыми доходами”. Говорили бы прямо: с ночной торговлей спиртным, со сдачей квартир приезжим, с самогоноварением, с чем там еще? С разбоем, с грабежами, хищениями в особо крупных размерах, что ли?
6. “Предупреждение, раскрытие преступлений, розыск”. Ну, это хоть родная стихия.
7. “Предупреждение правонарушений среди несовершеннолетних”. А специальный инспектор по делам малолеток да еще сыщик при нем на что? Нет, и тут с меня спрос.
8. “Паспортный режим”. Наконец-то! Специально для участкового дело – и только для него. А какое живое, какое интересное... Получил сигнал, звонишь в дверь: “У вас посторонние без прописки проживают?” – “Не проживают!” – “А можно зайти в квартиру?” – “Нельзя!” И ведь действительно нельзя. По закону... В крайнем случае, ломишься как медведь...
9. “Разрешительная система”. Так, понятно. Оружие – холодное и огнестрельное. Ходить по квартирам охотников, смотреть, как хранятся патроны, порох, есть ли бумажка на каждую двустволку... Проверять сигнальчики бдительных соседей про “грузинский кинжал” на стене.
Что там дальше?
10. “Пожарная безопасность”. Охо-хо-хо. Подвалы, чердаки, ящики возле магазинов. Завмаг платит штраф легко, директор РЭУ канючит, валит все на техника-смотрителя, платить ничего не хочет, жалуется начальнику отделения, а там, глядишь, и красный уголок под собрание общественников не даст. Шекспировская драма.
11. “Дознание. Разбор жалоб и заявлений граждан”. Это, стало быть, когда “предупредить правонарушение в быту” не удалось.
12. “Работа с ранее судимыми”. Как выражается Дыскин, кон-тин-гент.
13. “Борьба с тунеядством”. Очень мило. Как я понимаю, главное, чтобы участковый все время был в борьбе. Кстати, тунеядцем у нас по закону считается тот, кто не работает, а извлекает при этом нетрудовые доходы. Но ежели он их извлекает, за это его и надо привлекать. Жить же, то бишь существовать, на средства родителей, жены, любовницы, да хоть друзей-приятелей в нашем правовом государстве не возбраняется.
Я поставил точку. Тринадцать пунктов – нехорошее число. Подумал и добавил:
14. “В”. В – могло означать все, что угодно. Например, Валиулин. Или – воровство из квартир. А может быть, вольному воля, дуракам рай. Чего, спрашивается, не сиделось мне в юрисконсультах?
Дыскин, который все это время тоже строчил что-то в своих бумагах, оторвал голову от стола и сообщил скучным голосом:
– Забыл сказать. Звонил твой приятель Панькин из стеклянного дома. У них там сегодня собрание жильцов. Просил прийти, рассказать о мерах безопасности против квартирных краж. В девятнадцать ноль-ноль. – И добавил быстро, пока я не успел ничего возразить: – Сам не могу, у меня ме-ро-при-ятие.
Богатое слово, завистливо думал я, складывая бумаги в стол. Почти такое же богатое, как кон-тин-гент. На собрание в ЖСК “Луч” я опоздал. Во-первых, в коридоре отделения меня поймал за пуговицу зам по розыску Мнишин и, пристально разглядывая нагрудный карман моего пиджака, поинтересовался: а) почему я не в форме, б) что это за краны-стаканы такие и почему я со своими стаканами-кранами обращаюсь не к нему, Мнишину, своему непосредственному начальству, а через его, Мнишина, голову куда-то там еще. В обратном порядке я бодро отрапортовал, что: б) к нему, Мнишину, я не обратился исключительно ввиду его, Мнишина, отсутствия на рабочем месте, а дело, по моему разумению, отлагательства не терпело, а) не в форме я потому, что мое служебное время уже закончилось и в отделении нахожусь оттого только, что горю рвением. Вот и сейчас, кстати, спешу на встречу с жильцами микрорайона для профилактической беседы. После чего пуговица была освобождена, а сам я отпущен благосклонным кивком.
Во-вторых, по дороге к стеклянному дому я встретил на улице Сережку Косоглазова по прозвищу Заяц, про которого мне доподлинно было известно, что лет пять назад его укатали на полную катушку за кражи из автомобилей. Сережка, уже, видимо, будучи в курсе моей новой должности, мгновенно, не дожидаясь просьбы, вытащил из-за пазухи справку об освобождении, сообщил, что сейчас хлопочет о прописке, и, не удержавшись, съехидничал, попросил не забывать, заглядывать. Я на полном серьезе пообещал бывать непременно – и почаще. После чего физиономия у него потускнела, а я в уме поставил галочку, что уже начал работу с ранее судимыми.
В небольшом помещении домоуправления было не повернуться. Люди сидели на стульях, стояли в проходах и вдоль стен. Стояли и в дверях, заглядывая друг другу через головы, и я сперва очень удивился такой общественной активности пайщиков. Тем более что невидимый мне оратор бубнил что-то о смете на починку крыши и об озеленении, причем бубнил как-то уж совсем невыразительно, без всякого вдохновения. Я потихоньку стал пробираться вперед. Пайщики пропускали меня нечувствительно, даже не оборачиваясь, взгляды их были устремлены на президиум.
За столом, крытым синим сукном, сидели двое – средних лет молодящаяся женщина, вся обложенная бумагами, в которых она что-то быстро помечала, вычеркивала, а затем перекладывала их судорожно с места на место, и пожилой светский лев, седогривый, со скучающим лицом. Третий, тонкошеий, тот, что бубнил, стоял перед столом с папочкой в одной руке, другой – придерживая постоянно сползающие на нос очки.
– Таким образом, – монотонно бормотал он, глядя в папочку, и слова падали, как дождик по жестяной кровле, – в подотчетном году наши доходы составили семьдесят две тысячи двести пятьдесят шесть рублей восемьдесят четыре копейки, а расходы семьдесят одну тысячу...
Душно было невыносимо. Я увидел, как рядом со мной поднимается со своего стула пожилая дама в кашемировом платке. Лицо ее покраснело, похоже, она была в полуобморочном состоянии. Я галантно подал ей руку, она стала протискиваться к выходу, а я поспешил занять ее место. Рядом со мной сидела очаровательная шатенка лет двадцати пяти. Она повернулась в мою сторону, и я увидел, что ко всему прочему у нее еще и глаза голубые.
– Вам повезло, – окинув меня быстрым взглядом и смешно дернув маленьким носиком, краем губ сообщила шатенка.
– Вы насчет себя? – тихонько поинтересовался я. Она хмыкнула, дав понять, что оценила.
– Насчет себя тоже.
После чего замолчала, но я решил продолжить знакомство.
– Вам тоже повезло.
– Это почему же?
– Еще чуть-чуть, и вашу соседку хватил бы удар.
– Было бы весьма печально, – заметила она саркастически. – Это моя бабушка. У нас с ней родственный обмен.
Я подавленно замолчал. Но она заговорила сама:
– А вы тоже по квартирному вопросу?
– В некотором роде, – ответил я уклончиво.
– Тогда проголосуйте за меня, когда я скажу.
– Не могу, я не член кооператива.
– Вот как? – полуобернулась она ко мне. – Что же вы тут делаете?
У нее, по-видимому, просто в голове не укладывалось, что кто-то может сидеть в такой духоте и слушать эту нуднятину, не будучи кровно в чем-то заинтересован.
Я уже хотел было честно признаться, зачем я здесь, но тут тонкошеий захлопнул папочку, подхватил на лету очки и произнес, заметно повеселев:
– Таким образом, годовой финансовый отчет нашего кооператива предлагаю утвердить. Кто за?
Молчаливый лес рук.
– Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Тогда можно переходить к следующему вопросу – жилищному. И тут я с удовольствием передаю слово нашему уважаемому председателю Елизару Петровичу!
Он закончил на такой бравурной ноте, что казалось, сейчас вот-вот сами собой грянут аплодисменты. Но аплодисменты не грянули. Вместо них прошла по рядам легкая рябь, как от дуновения свежего ветра. Кое-где заерзали, задвигали стульями, закашляли. Как говорится, оживление в зале.
Седогривый Елизар Петрович поднялся над столом. Внушительно из-под густых бровей обвел взглядом помещение, словно выискивая скрытых врагов. Я заметил, что аудитория мгновенно затихла, будто загипнотизированная этим взглядом. Не поворачиваясь, Елизар Петрович протянул ладонь, и тотчас же в нее оказался вложен молодящейся дамой, видимо секретарем правления, лист бумаги. Елизар Петрович поднес его к глазам. Елизар Петрович прочистил горло. И произнес:
