Вооружение у истребителей самое разнообразное. Для рабочих Григорий Дмитриевич выхлопотал через райвоенкомат два десятка трехлинеек. Охотники и колхозники пришли со своими дробовиками. Остальные получили винтовки трофейные, японские, завезенные в Одуев вскоре после войны 1904 года. Столько времени пролежали они на складе раймилиции, что краска на деревянных частях выцвела и имела бурый, неопределенный оттенок. На пробных стрельбах почти половина патронов давала осечку.

Осмотрев батальон, Григорий Дмитриевич достал список и сделал перекличку, отмечая, кто не явился. Из ста тридцати шести человек налицо было сто восемь.

– Дезертиров под трибунал отдадим! – сказал Григорий Дмитриевич. Сказал громко, с угрозой, в назидание всем, хотя не знал, где его искать, этот трибунал, и может ли он судить бойцов истребительного батальона, которые все записались добровольцами, не имеют формы, воинских документов, и присяги не принимали.

Взвод Светлова Григорий Дмитриевич отправил в Стрелецкую слободу охранять проселок. Сам остался с главными силами на шоссе. Одно отделение посадил дежурить в недавно отрытые, но уже заплывшие грязью окопы, а остальных разместил на отдых в камерах пустой тюрьмы.

Нужно было узнать, где противник, и приготовиться отразить атаку. Григорий Дмитриевич вышел на шоссе. Отсюда, с горы, далеко видна дорога, спускавшаяся в долину, а потом снова выбегавшая на возвышенность. Она тянулась черной полоской среди бурых полей. Отступающих было уже немного, лишь кое-где по обочинам шли группки красноармейцев. Проехала телега с ранеными.

Люди говорили разное. Одни утверждали, что немцы находятся еще на западном берету Оки, другие – что фашисты форсировали реку возле Белева.

Боец батальона Мирошников, известный всему городу алкоголик, много лет работавший почтальоном, посоветовал обзвонить по телефону ближайшие районы и сельсоветы. Григорию Дмитриевичу эта мысль понравилась, и он отправился на почту, прихватив с собой Славку.

На коммутаторе, в жарко натопленной комнате, дремала телефонистка – маленькая старая женщина в черном платье и черных чулках. Голова с пышной прической густых, тронутых сединой волос, казалась слишком большой для ее хрупкого тела. Она обрадовалась приходу Булгаковых. Оказывается, она дежурила тут двое суток, так как другие телефонистки на работу не являлись.

– Но ведь никто не давал такого распоряжения, не правда ли? Сейчас связь очень важна. Я это знаю, ведь я пережила две войны, – объяснила женщина.

С Белевом, откуда ждали немцев, связаться не удалось. Линия была исправна, но к аппарату никто не подходил. Григорий Дмитриевич принялся звонить в сельские Советы. Ему отвечали сразу же, там люди сидели у телефонов, ожидая сообщений или распоряжений. Но сообщить им Булгаков ничего не мог. Он только приказывал установить постоянное дежурство. Было ясно, что на территорию района немцы еще не вступили.

Ему пришла в голову удачная мысль. Почему бы не оставить сына на почте дежурить вместе с телефонисткой? Он тяготился тем, что взял с собой Славку. Ведь дело нешуточное, может кончиться плохо. Случись что-нибудь с сыном – и сам себе не простишь никогда, и Антонина с ума сойдет.

– Будешь охранять узел связи, – строго сказал Григорий Дмитриевич. И, видя Славкино кислое лицо, добавил: – Не гримасничай, поручение важное. Если что-либо станет известно, сразу докладывай мне. Один справишься или постарше кого прислать?

– Справлюсь, – оказал Славка. – А тут, значит, я полный хозяин?

– Стой, как часовой.

– А если кто не послушает, то и стрелять можно?

– Стреляй, – поколебавшись, разрешил Григорий Дмитриевич. – Только в воздух сперва.

Славка закрыл за отцом тяжелую дверь, задвинул внутренний засов. Подергал железные решетки на окнах – прутья держались прочно. В двух окнах решеток не было, и Славка решил в крайнем случае забаррикадировать их шкафами и столами.

– Позиция надежная, – басом произнес он.

Телефонистка достала из свертка яблоко, вытерла носовым платком, откусила мелкими зубами кусочек. Подумала и сказала:

– Мы с вами сможем убежать через черный ход.

– Не собираюсь убегать, – с обидой возразил Славка. – Я буду стоять до последнего. Мне бы еще две гранаты достать, тогда все!

– Это будет ужасно, – прижала она к груди маленькие сухие руки, похожие на птичьи лапки. – Поймите, я не за себя беспокоюсь. Я пережила две войны. И даже сама стреляла в мишень. Но на втором этаже живут люди. Им будет очень страшно. Их могут убить…

– А, там Соня Соломонова, – вспомнил Славка. – Я им скажу, чтобы они в подвале сидели.

Сперва Славка степенно расхаживал по всем комнатам, как и положено часовому. Потом это ему надоело. К тому же было жарко. Он снял шапку, расстегнул пальто. А винтовку, оттянувшую руку, поставил к стене около несгораемого шкафа. Телефонистка читала книгу, время от времени звонила в сельсоветы. Всех дежурных у телефонов она знала по имени, вела с ними долгие нудные разговоры о какой-то Верочке, которая перекормила ребенка сладким, и поэтому ребенок теперь весь чешется.

Славка зевал, смотрел в окно. На улице иной раз появлялись прохожие, но как назло не было ни одного знакомого парнишки и ни одной девчонки. А то хорошо было бы показаться перед ними с винтовкой. Стать возле двери, крикнуть сурово: Стой! Назад!

Потом пришла Ольга, принесла обед: кастрюлю с тушеной картошкой и соленые огурцы. На коммутатор он ее не пустил, усадил за столик, на котором лежал туго набитый подсумок. Ел неторопливо, солидно. Ольга смотрела на него с некоторым почтением, и это еще больше возвысило Славку в собственных глазах.

Было уже совсем темно, когда позвонил отец и сказал, чтобы Славка оставался ночевать на почте и дежурил попеременно с телефонисткой. А если устал, то его можно заменить другим. Но Славка ответил, что совсем не хочет спать и никуда не уйдет. Отец хитрый – решил отправить его домой, когда, может быть, только начинается самое интересное…

В этот день истребители так и не дождались появления немцев. Люди ходили в дозор, потом сушились и грелись в натопленных тюремных камерах. Пообвыкли на новом месте, каждый облюбовал себе угол поудобней. Многим приносили из дому харчи, а ближе к вечеру заботливые родственники притащили некоторым подушки.

Ночь прошла спокойно. Немного подморозило. Город без единого огонька затаился в непроглядной темноте, замер в тревожном ожидании. С юго-запада изредка доносились глухие, едва слышные удары. Казалось, что они рождаются где-то в утробе земли. Летней зарницей растеклось по горизонту зарево, исчезнувшее с рассветом.

В полдень на давно уже опустевшей дороге появилась небольшая колонна. Григорий Дмитриевич поднял людей. Заняли окопы. Меткие стрелки встали у окон тюрьмы. Но тревога оказалась ложной.

У всех истребителей за последние дни, когда проходили через город остатки вырвавшихся из окружения дивизий, толпы оборванных и утомленных красноармейцев, сложилось представление, что армия совершенно разбита и бегство сделалось всеобщим. Люди как-то не задумывались: а почему же немцы в таком случае медлят, почему не появляются в Одуеве так долго? Что им мешает? И теперь все были удивлены, когда вместо ожидаемого противника увидели вполне организованное и боеспособное советское подразделение.

Бойцы шли по четыре в ряд, выдерживая строй. И сапоги и шинели в грязи. Но ремни у всех крепко затянуты, все одеты по форме. Впереди колонны лошади везли две небольшие пушки и зарядные ящики, на которых сидели раненые. Обрадованные истребители повылезали из своих окопчиков, обступили бойцов.

Пожилой капитан пошел вместе с Григорием Дмитриевичем в контору тюрьмы. На выбритых до синевы щеках капитана – свежие порезы. Булгаков встретил командира отряда несколько настороженно, переживал за свое пестрое войско, способное вызвать усмешку. Но капитан воспринял все, как должное. Григорий Дмитриевич угостил его жареной бараниной. Командир, в свою очередь, налил в стаканы водку из фляги. После еды он разложил карту, произнес уверенно: