по-французски:
по-английски:
по-немецки:
je suis seul (же сюи сель) (я нахожусь в одиночестве)
I am by myself (ай эм бай май-селф) (я у самого себя)
или
I am alone (ай эм элоун).
Последнее выражение связано с one (уан).
Ich bin allein (их бин аллейн).
И тут «аллейн» связано с «ейн».
Наше же «мы одни», если его прямо перевести на эти языки, покажется французу или англичанину просто немыслимым[117].
Невольно вспомнишь слова знаменитого французского писателя П. Мериме:
«Русскому языку достаточно одного слова, чтобы соединить в нем множество мыслей, для выражения которых другими языками потребовались бы длиннейшие предложения…»
Следующее числительное – «три» – уже совершенно не изменяется по родам; идет ли речь о трактористах, доярках или полях, мы одинаково скажем о них – «три»[118]. И, собственно, это как раз неудивительно: так именно ведут себя и все остальные числительные – «пять», «восемь», вплоть до «двадцати».
Однако тут-то и всплывает вновь то странное расхождение, с которого мы начали эту главу.
Мы говорим:
один цыпленок
5, 6, 20, 100, 10 000 007 цыплят
Но: 2, 3, 4, 33, 1234 цыпленка
одна кисть
8, 17, 2937 кистей
2, 3, 4 кисти
одно поле
5, 70, 1100 полей
2, 4, 723 поля
В чем дело? А в том, что тут в левом столбце перед вами именительный падеж единственного числа, в среднем – родительный множественного, а вот в правом – как раз тот загадочный падеж числа неведомого: «2 рядА, 3 часА…»
В языке ничто или почти ничто не случается просто так, без причины. Если из всех числительных «два», «три», «четыре» ведут себя резко отлично от остальных, это что-нибудь да обозначает.
Сейчас у нас в русском языке, как вы очень хорошо знаете, имеется только два различных «числа» – единственное и множественное. Несколько же столетий назад их было три: единственное, множественное и двойственное. Это странное для каждого из нас «третье число» употреблялось первоначально всюду там, где речь шла о парных предметах, вроде человеческих глаз, рук, ног, рогов животных и т. п. Каждое существительное такого типа могло склоняться еще и в двойственном числе, отличном и от единственного и от множественного; падежи там имели совсем иные окончания.
Представить себе, как это делалось, без образчика почти невозможно. Чтобы облегчить вам задачу, я приведу несколько примеров старинного употребления творительного падежа. Они взяты из замечательного памятника древнерусской речи, из «Поучения Владимира Мономаха». «Поучение» это написано на том великолепном, выразительном русском языке, на каком говорили наши предки лет восемьсот назад.
Вот перед вами творительный падеж множественного числа:
«И вынидохом на святого Бориса день из Чернигова, и ехахом сквозе полкы половечьскыя не с 100 дружины, и с детьми и с женами»[119].
Тут слова, выделенные курсивом, склоняются точно так, как мы склоняли бы их сейчас.
Вот творительный падеж числа единственного:
«И седе в Переяславли 3 лета и 3 зимы, и с дружиною своею…»[120]
Здесь в употреблении творительного падежа тоже нет ничего удивительного для нас с вами. Так же склоняем и мы.
Но вот, наконец, перед вами тот же творительный падеж, но уже двойственного числа:
«А се в Чернигове деял семь: конь дикых своима рукама связал есмь в пущах по 10 и 20 живых конь, а кроме того еже по Роси ездя имал есмь своима рукама те же кони дикыя. Тура мя 2 метала на розех. А 2 лоси один ногами топтал, а другой рогома бол»[121].
Вот теперь разница, вероятно, бросается вам в глаза: одно дело – «с детьми и с женами», и совсем другое дело – «рогома и ногама»!
Другие падежи двойственного числа тоже имели свою особую форму[122]. Само же число это мало-помалу стало употребляться не только в связи с парными предметами, но всюду, где речь шла о двух, трех или четырех предметах счета. Затем, также постепенно, оно начало исчезать из языка нашего народа: язык совершенствовал, улучшал и упрощал свои правила и законы. Но изменения эти медленны, так медленны, что кое-где остатки прошлого, как бы окаменев, дожили до наших дней.
Так, например, склоняя числительное «два», вы, сами того не зная, спокойно употребляете древний «родительный падеж двойственного числа» от этого слова: «двух» = «дв+у+х»; в творительном же добавляете к нему еще и столь же древнее окончание творительного двойственного: «дв+у+мя». Ученые узнаю́т окончания этого числа в наших числительных «дв-е-надцать» и «дв-е-сти». Его же встречаем мы в таких странных по форме наречиях, как «воочию» («очию» было некогда местным падежом двойственного числа от слова «око»), которое означает «в двух глазах», или в таких, как «между».
И в тех примерах, в которых мы начали («два ряда», «четыре часа»), перед нами действительно появилась таинственная форма, не узнать которую вы имели законное право: это винительный падеж двойственного числа.
Судите сами, сколь сложен бывает порою путь, которым должен идти языковед, если он хочет ответить на вопросы, скрытые в самом, казалось бы, простом на вид нашем современном предложении.
ЗАГАДКА ГРАММАТИЧЕСКОГО РОДА
Помните у Пушкина:
Татьяна на широкий двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркальце наводит,
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна…
Что случилось? Бедная Татьяна ошиблась и направила свое волшебное стекло вместо одного светила на другое? Ничего подобного: месяц это и есть луна…
«Позвольте, – вправе сказать каждый, кто считает, что человеческий язык подчиняется правилам человеческой же логики, – как же так? Разве это не абсурд? Один и тот же предмет, небесное тело, именуется в русском языке двумя различными именами. Это куда ни шло: может быть, они отражают разные, но одинаково присущие ему черты, как их отражают слова „животное“ и „позвоночное“, „членистоногое“ и „насекомое“. Но что странно: слова-то эти разного рода: одно – мужского, другое – женского. Это, по меньшей мере, так же нелепо, как если бы у вас появился приятель, претендующий на то, чтобы его звали то Петей, то Аннушкой!»
Впрочем, столь ли уж это удивительно? Может быть, и в других языках та же картина? Нет: по-французски луна – «la lune» – женского рода, и конец;[123] по-немецки месяц – мужчина, и только: «der Mond».
Мы же привыкли к этой странности нашей речи и просто не замечаем ее, самым спокойным образом изображая в слове луну то в виде мужчины, то в виде женщины:
