поддержит, и остановит вовремя.
Полился древний напев по-над кронами вековых деревьев, над поляной, полетел над
склонами кургана, никогда прежде людей не видавших.
Низкие, мужественные звуки гуслей и бубнов будили в душах людей нечто затаенное,
доставшееся от предков, устойчиво неизживаемое, сильное.
1 Крада – жертвенный костер.
2 Добровольный выход оленя к ритуальному пиршеству существовал на самом деле и был не раз описан свидетелями
вплоть до 16 века.
17
Им вторили высокие, дребезжащие звуки жалеек и рожков, взрывали в сердце
неведомую отвагу и, раздражая, дразнили, подталкивая нетерпеливо выплеснуть все,
что накопилось, что не давало покоя по ночам, все, что будоражило и заставляло
хрипеть сердце от тоски неминучей.
И воины не остались равнодушными, столкнулись грудью, пробуя силу соперника,
повернулись на месте, еще не давая воли кулакам. Потом расступились и начался
поединок.
Бились воины, словно неслись в залихватской пляске, с подскоками и присядками.
Выбрасывая ноги и взмахивая руками, только в этом танце за, казалось бы, простыми и
неопасными движениями была скрытая неведомая врагам силушка, смертельная и
непонятная.
Недолго оставались на своих местах и остальные мужчины, вот уже налились их лица
краской, отяжелели кулаки, сжались, так не терпелось и им вступить в схватку.
А музыканты это почувствовали, и вмиг изменился ритм наигрыша. Теперь слышался в
музыке и простор степей, и шум листвы в древних священных дубравах, и тяжелая
поступь вражеской армии, и визгливые выкрики их командиров.
Первыми не выдержали мужи недетные. Загорелись их глаза удалью молодецкой,
вышли они на поле, встали стенка на стенку и пошла потеха. Бились, словно в пляске
неслись, только и слышалось покрякивание да похрустывание.
За парнями не сдержались и старшие. Встали в строй и словно преобразились в один
миг. Теперь не было среди них ни пахарей, ни охотников – все были воями. Да такими
что не уставали от боя их руки, не подгибались от усталости ноги – сама земля отдавала
им свою силу от того и назывался тот бой рукопашным – сила в руки от родных земель-
пашен переходила. Не возможно было такого воина одолеть в одиночку – потому и шли
вороги на их исконные земли тьмой немерянной. Подавляли славян не единоличной
силой, а числом.
А музыка все не умолкала, объединившись в одну мощную волну, она топила в себе
все чувства, кроме неустрашимой народной мощи. Раскачав собой память, в которой до
этой поры таились и боль расставания с родными могилами, и отчаянная отвага долгого
пути, и надежда, и вера в лучшую жизнь на новом месте, теперь выплескивала все это в
разудалом бое-игрище. И где-то в глубине задохнувшихся сердец давно зрел и искал
выхода отзыв, который не мог дольше оставаться в душах этих людей. И музыка широко
распахнула их души, бой дал способ снять невероятное напряжение.
18
И мужи, подчиняясь музыкальному ритму, который сначала ждал их отклика, потом
требовал, все сильнее, все напористей и нетерпеливей накатывая неудержимой
волной, ответили разудалым всплеском своих сердец.
В последний черед вышли на поле старчины, котором было уже под век3. Вышли
степенно, не торопясь, как молодые парубки-петушки, не хорохорясь, как их отцы и
старшие братья. Стали плечом к плечу со своими потомками и взмахнули руками –
словно косой прошлись. Древняя магия крылась в том движении: не прикасаясь, почти
лениво, раскидывали они соперников. Такого умения только опытные, настоящие вои-
витязи и могли достичь.
А что же женщины?
Не остались и они равнодушными: ведь с древнейших времен иные из жен
сопровождали мужей на поле брани. Помогали мужам своей неведомой женской
магией.
И сейчас глубоко дышали матери, жены, сестры, следя за боем. Сжимались их
пальцы на воротах сорочек. Глаза смотрели на бьющихся, но словно видели они не то
что происходило сейчас перед ними, а зрилось им сквозь тьму времен и вставали перед
ними предки, в боях погибшие, слышались отголоски былых сражений. И лилась,
лилась их премудрость древняя, женская сила отчаянной любовью и верой
поддерживающая и охраняющая ненаглядных.
В том и был секрет родовой силы и непобедимости: не было в ней чужих и лишних,
все были своими – родными и близкими. И действо это не было только делом воинов,
но являлось сакральным выражением всего родового единения, его воли и правды
РОДа (сородичей), РОДа Небесного(предков) и РОДа – Всевышнего Бога.
Но вдруг остановилась, замерла музыка. И тут же, подчиняясь ей, распалось и
воинство. Натужно вздыхая, оглядывались недавние противники в поисках виновника,
неуберегшегося от рокового кровавого удара, встряхивали густыми кудрями, прогоняя
остатки наваждения. Послышались смешки, улыбки озарили суровые лица. Крепко
жали мужчины друг другу руки в знак мира и согласия, потому как нечего им было
делить, не бывало в роду неразрешенных свар и затаенных обид.
Но женщины еще не пришли в себя. Поднялась со своего места большуха, раскинула
широко руки-крылья и поплыла на круг, словно лебедушка.
Высокая, дородная, могучая, подстать мужу. Она могла одним движением бровей
осадить не в меру разгулявшихся паробков, да и мужатым спуску не давала. Но сейчас в
3 Век в древности обозначал сто лет.
19
ней вдруг проступила и девичья грациозность, и легкая невесомая поступь, словно и не
было за ее плечами долгих лет и тяжкого труда. Невероятная внутренняя красота вдруг
озарила ее лицо, сделав неописуемо красивой – женщиной-богиней, берегиней,
хранительницей очага, озаряющей мир светом духовности, доброты и любви, высшим
одухотворенным началом самой жизни.
Выйдя в круг, она вдруг заголосила, застонала, высоким грудным голосом, словно
раненая важенка, а в глазах плескалась, раздавалась вширь и ввысь мука смертная,
тоска беспредельная:
- Вы сыграйте разливного, для сердечка ретивого!
Музыканты молчали, давая большухе выкричаться в долгой, тягучей как кручинушка
запевке. Но когда она замолчала, грохнули во всю мощь, стремительный и жаркий
проигрыш, словно отвечая на ее сердечную боль. А большуха запрокинув голову, как
будто слова певчего страдания теснясь и толкаясь, рвались из глубин ее охрипшей от
боли души, пропела следующие строки:
- Прощай, лес, прощай орешник, прощай птица-пересмешник! Занесла меня Недоля
на чужое страдать поле!
И снова музыка поглотила, растворила в себе женское горе и печаль,
выплеснувшуюся протяжным криком-плачем.
И неслась, разливалась широким половодьем та песня-страдание вперемежку с
лихой музыкой над лесом и рекой, над неведомой, необжитой еще сторонушкой.
Глава 3
Ставр сидел под навесом и сосредоточенно точил лезвие топора.
- Пань, а Пань, – позвал он жену, – собери-ка мне к утру чего-нето в котомку. В бор
схожу, погляжу на лес.
- Чегой-то в такую пору отправиться решил? – спросила удивленно большуха,
выглянув из-за печи, сложенной тут же под навесом. – Не время еще строевой-то лес
метить, туда и опосля сходить успеется. И другой работы вон, почитай, делать не
переделать-то.
20
- Вот и нечего мне людей от дела отрывать. С пожней4 покончили, слава Перуну,
дождей мало было, землянки сообща выкопали, хоромы для богов возвели, а с утра и
за раскорчевку поля мужики возьмутся. Я уж распорядился.
- Люди на работу, а ты в лес? – еще больше удивилась большуха.
Не бывало такого прежде, чтобы ее муж от работы бегал.
Ставр сурово взглянул на жену из-под кустистых бровей, и она примолкла: знать была
у большака причина в лес одному отправиться.
