Расчесали милой косы длинные, надели веночек из ярких полевых цветов, да и
закопали живехонькой посреди поля чистого вместе с коровой, козой и овцой. Были
положены рядом с девушкой в ритуальную яму, как встарь делали, и миска с сыром, и
пшенички горсть, и стрела – перунов знак.
Отныне родной стала переселенцам эта сторонушка. Теперь и к главному действию
можно было приступить – богам положенную честь отдать: отправить в мир Прави –
туда, где живут лишь боги и души самых лучших и храбрейших из их предков – своих
посланников.
На рассвете вышел волхв из лесу и бросил посередь лесного поселка руны древние.
По рунам выпало Добромиле к богам идти. А вот с парнем не заладилось: выпал
жребий на двух парубков. Оба были достойны этой чести. Один из них был Ком, другой
его ватажник одиннадцатилетний Щука. Разгорелся спор между поселянами кому из
парней на костер идти, но волхв снова жребий бросил и выпала руна Истока, значит
Щуке и честь, потому как был он из семьи удачливого рыбака. О том все знали.
- Но мой Ком первым рыбы наловил, ему водяной честь оказал! – не согласился с
таким решением отец Кома, Горбыша.
Ставр строго взглянул на спорщика:
14
- Если бы руна на Кома указала, быть бы ей тогда Опорой. Он у тебя пока один-то сын.
Селяне засмеялись, послышались колкие насмешки: у Горбыши было четыре
маленькие дочки-погодки и только один старший сын – Ком.
-Э-эх!
Досадливо махнул рукой Горбыша: с людьми не поспоришь. А как славно-то было бы.
Навеки запомнил бы род его сына-заступника. Честь и хвала через то и ему, отцу бы,
перепала.
Жертва богам дело особое. Здесь в один день не управишься. Нареченная пара была
скрыта в шалаше, поставленном в особом месте, неподалеку от селища на склоне
холма. Там лежал священный конь-камень – огромный валун, выступающий из земли.
Никому нельзя было видеться с избранными, ведь теперь они находились уже между
двух миров – Нави и Яви. Целую неделю Щука и Добромила постились, готовились к
празднику.
Наконец назначенный день пришел. Утро задалось солнечным, с легкой прохладцей
от прошедшей ночью грозы с ливнем – доброго знака перумова. Туман тонким рваным
рядном укрыл озеро, клубился над речкой.
Птицы возносили песенные почести лету. В утренней тишине разносились их
переливчатые трели, радостно встречавшие начало нового дня.
На рассвете вывел волхв заложных жениха и невесту к речке, чтобы вымылись они
перед священным таинством, смыли с себя последние земные тяготы и невзгоды, чтобы
унесла вода все привязанности и думы о бренном.
Мать-большуха, исполняя роль жрицы, обрядила молодых в белоснежные
тонкопрядные сорочки с особой родовой вышивкой. Обула в новые лапоточки,
украсила родовыми обережными знаками, чтобы в божественных чертогах сразу
узнали какого они роду-племени.
Славичи пришли к шалашу с песнями, усадили унота с девицей на лучших
разряженных по такому случаю коней и повезли на крутой холм, где уж и кострище
приготовили. У сложенных для к него бревен лежали: стреноженный конь, огромный
дикий бык-тур, которого охотники еще вчера в лесу добыли, черный петух, кошка и
собака.
Неподалеку от жертвенного костра стоял свежесрубленный храм. Здесь будет жить и
молиться древним богам их волхв. Огромные дубы сплотились вокруг нового храма,
15
под их сенью скрывались древние кумиры Рода, Сварога, Даждьбога, Перуна, Макоши и
Велеса, привезенные из оставленной родины.
Светлые бревенчатые стены храма были покрыты искусной резьбой и раскрашены
яркими красками. Высокий тын вокруг главного капища украшен рогатыми турьими
черепами и черепами священных лошадей. Никому понапрасну нельзя входить за
ворота этого храма, только в особых случаях, на праздники или когда нужно совершить
особое жертвоприношение при молитве о больных или в помощь воину, охотнику,
рыбаку или хлеборобу, разрешалось нарушить покой родового святилища.
Вышел к поселянам волхв. Был он стар и мудр. Многое мог старец: с богами говорить,
ветер утихомирить, дождь призвать, болезнь смертную от нужного роду человека
отвести. Много лет верой и правдой служил он своему народу, много раз спасали его
мудрые советы Славичей. И сейчас он знал то, о чем еще не догадывались его родичи:
в последние разы он совершает свою работу. Скоро и его тело сгорит в ярком пламени.
Знал волхв, что близиться его последний час – посланники Рода уже не раз приходили к
нему во сне, звали в мир предков.
Стоял волхв на холме и смотрел, как завели люди древнюю игру-ритуал: встали
попарно в длинный строй, символизирующий ствол мирового дерева, и стали
поочередно проходить через него, словно рождались на новом месте, выходя из
ствола-чрева на свет божий. Прошедшие сквозь строй пары, снова становились позади
всех, чтобы вновь родиться уже в мире предков. Так и вилась река жизни – из одной
ипостаси в другую. Из мира живых в мир мертвых и снова в мир живых. Как природа
рождается весной и умирает осенью, так и жизнь человеческая перетекает, переходит
из одного состояния в другое.
Последней из символического чрева вышла заложная пара и повели ее к высокому
кострищу. Не смотрели они уж по сторонам. Туманны были их взгляды, руки-ноги вялы,
головы опущены – их глаза уже глядели в другой мир, только тела еще и оставались на
бренной земле. Ничего не видели и не чувствовали они перед физической смертью и не
было в том никакой посторонней помощи: не пили они ни зелья-дегеля, не дышали они
и дымом ядовитым – то дела неправедные, для слабовольных придуманные. Чистые же
и твердые духом могли еще при жизни отрешиться и впасть в особое состояние, при
котором не чувствовали ни страха, ни душевного беспокойства.
Взошли посвященные на высокий костер и под заклинания волхва помчались их души
к предкам, чтобы навсегда стать посредниками между живыми и ушедшими.
16
А селяне расположились на крутом склоне холма, разложили принесенные яства для
жертвенного пира, разожгли особую краду1 и стали ждать: выйдет ли из лесу олениха со
своей дочерью? Выйдет – приняли боги их жертвы, осветили своим присутствием новое
поселение. Не выйдет – последует второй круг жертвоприношений.
Но видно угодили они богам, хороших чистых людей послали они в небесные
чертоги: вышла на поляну у холма олениха со своей дочерью и стояла покорно, пока
охотники не закололи их для пира.2
После братчины начался особый танец-ритуал.
Вышли в круг два воина: славный Борич и не менее храбрый Бранник.
- До первой крови! – крикнул кто-то из зрителей.
- Тому и быть – согласились оба воина.
И начался бой-пляска. Пошел по кругу широкоплечий Бранник, запустил в волосы
могучие руки, встряхнул кудрями русыми, совершая древний воинский обряд. Вторил
ему и Борич – верткий и сухопарый, но обладающий силушкой немерянной. Он, схватив
себя за бороду, притоптывал и покрикивал, призывая духов-свидетелей.
После этого действа оба впали в особый боевой транс – уже ничто не могло им
помешать выполнить намеченное. Отступили на задний план и крики, и смех
сородичей. Один только соперник и приковывал их внимание, одному только богу
покровителю воинов – Перуну и подчинялись они. Вышли воины из привычного
общечеловеческого пространства, перебрались в иной пласт бытия, где и время-то
текло иначе, и чувства были другими. Обманчиво расслабленное тело воина-танцора
реагировало теперь не то, что на действие соперника – оно улавливало малейшее
дуновение ветерка.
Тут и музыканты подоспели. А какой же ритуальный поединок без музыки?! Без нее
только злость из человека и прет, а с музыкой – разудалое действо, которое она и
