этом сторожко оглядываясь.
- Иди, иди, не бойся: тетка Задора к Ставрихе зачем-то ушла, – прошептал Крив,
прячась за углом полуземлянки.
- Ну, чего? Говори скорее, не ровен час увидит – за космы оттягает, взвоешь, –
прошептала Липка, присоединяясь к брату за низкой соломенной кровлей.
- Ага, так она меня и догнавши, – фыркнул Крив. – Я знашь, какой прыткий? Меня
робя зайцем кличут.
- Заяц-то заяц, а как за вихры ухватится, как раз козой заверещишь.
- Чего еще, – насупился Крив, – я дуже терпячий. Тебе ведомо, как меня робяты
проверяют? Прутом по спине, да по пяткам – а я молчу. Или вот каменюку горячую к
пузу приложат …
- Ладно. Говори, зачем звал? – оборвала его Липка, осторожно выглядывая из-за
нависшей почти до земли соломы.
- Суховей хочет в болота нынче ночью уйти. Говорит, не буду у рода на шее калекой
кривобоким висеть. Так наши деды всегда делали – не уберегся, так нече на других
свою судьбу перекладывать, – затараторил Кривка взволнованно.
38
- Не мели! Чего мелешь-то? Кому говорил? Сказывай по порядку, – одернула его
сестра.
- Так к Суховейке-то Комша приходил. На завалинке сидели, а я поблизости, значит …
так Суховей-то ему и сказал, когда тот начал его допытывать как он теперь кривой-то
жить будет. Говорит, ты жо теперь ни для охоты, ни для войны негодный, разве что
коров гонять, дык для того тоже умение надобно: стадо-то не всякого послушатся. Вот
дед Столет сколь уж пасет, да и слово тако знат – сам на завалинке у избы сидит, а стадо
одного его шепотка слушатся и ни один зверь-то к нему близко не подберется …
- Не гоношись, кому сказала-то! Ком, значит, к Суховейке-то приходил?
Допытывался?
- Приходил, точно дело, а тот так и сказал: нынче же в болото топиться пойду. Нече
говорит …
- Ты вот что, Кривка: беги-ко, погляди, где тетка Задора. Если она от Ставрихи уже
домой идет – мне скажешь.
- А ты че удумала?
- Не твого ума дело, робенок. Давай-ка, скоренько.
- Ага, как подглядеть, так – давай, а как цаво друго: так – робенок, – обиделся Кривка.
- Присмотришь – пирожок медовый дам, – пообещала Липка.
Крив развернулся и без разговоров шмыгнул в кусты. Липка постояла с минуту, о чем-
то раздумывая, а потом, тряхнув упрямо головой, решительно направилась в землянку.
В темной избе никого не было – все готовились к празднику, у каждого было свое
дело. Липка споро забралась на лавку, стащила с воронца короб со своим приданным
и, достав праздничный наряд, переоделась.
Снятую одежду аккуратно сложила в короб.
В это время темная тень заслонила дверной проем, и в избе стало совсем темно.
- Лип, ты цё тут? Иди ужо, помоги-ко, пироги поспели, надобно в печь ставить, –
окликнула ее появившаяся в дверях мать.
Но, отойдя в сторону и разглядев в полутьме дочь, Некраса остановилась, прижав
руку ко рту.
- Ох, дитятко, ты цё же удумала?
39
- Не надо, мама, – отозвалась Липка. – Не дам ему напрасной смертью изойти.
Выхожу, не хуже других будет. И ему дело найдется. Противу мого слова никто не
станет!
- Так-то оно так, Липушка, да выправится ли? А ежели нет – век вековать за убогим-то
будешь, – прошептала Некраса, смахивая слезы.
- Не плачь – я от своего слова все одно не откажусь. Лучше с калечным да любым,
чем одной-то век вековать.
- Да как же одной-то, доцушка, как же одной?! Вон молодых-то сколь. К кому-нето и в
женки можно …
- Нет, мама, ни за кого более не пойду. Благослови, раз уж увидала. Тогда по селищу
открыто пойду.
- Ох, горюшко-горе, – прошептала Некраса. – Иди ко мне, чадушко горемычное.
Липка подошла и встала на колени перед матерью, поклонилась ей в ноги. Некраса
прошептала молитву и протянула дочери кику, которую готовила для нее, но не думала,
не гадала, что так-то придется ей передать этот символ замужества.
Липка шла по селищу, гордо вскинув голову. Издавна повелся такой обычай –
девушку, которая сама сваталась, никто прогнать не смел: иначе на всю семью беда
навалится – до седьмого колена изведет. Но и не каждая на такое решится, потому как
хоть и почетно такое сватовство, но не будет тогда ни жениховского ухаживания, ни
сговора, ни предсвадебных обрядов с девичниками да смотринами, ни пышной
свадьбы. Как пришла, да что с собой принесла, так в тот же день женой и стала.
Но древний закон девичьего сватовства от любой беды мог избавить, даже от
жертвенного огня и казни уберечь. Женщина – берегиня, ей лучше знать, кто жизни
достоин – то она сердцем чует и потому никто против ее слова не выступит.
Когда Липка подошла к землянке Суховея там уж, почитай, все селище собралось: от
родичей отродясь тайн не бывало. У землянки стояли Вышата и Верея, его мать с отцом,
и сам Суховей, бледный, как льняное полотно. Стоял, неуклюже опершись на палку-
клюку.
Его глаза горели одним вопросом: как же так?
Липка подошла и поклонилась в пояс будущим отцу и матери:
- Примите, теперь я ваша невестка.
40
Вышата и Верея поклонились в ответ и отступили. Липка подошла к Суховею и подала
ему с поклоном плетку и кику, прилюдно опустилась перед ним на колени. Он взял их
молча, дрожащими от волнения руками, трижды приложился плеткой поперек ее
спины, принимая на себя обязанности мужа и защитника, после того надел на голову
простоволосой Липки рогатую кику, а уж потом поднял за руки и поцеловал в обе щеки,
уважая ее решение. Затем они развернулись и поклонились сначала отцу-матери, далее
людям, а вслед за тем и на все четыре стороны, призывая в свидетели сего действа,
небо, землю, воду и богов.
Молчали люди, зная, что сейчас совершила Липка: за убогим жить – роздыху не
знать, самой и свою, и его работу справлять придется. Но глаза Липки сияли
неподдельным счастьем, она улыбалась открытой радостной улыбкой – знать крепко
любила своего суженного. И люди заулыбались в ответ, зашумели сначала тихо, потом
громче.
- Эх, ма, – бросил шапку на землю Борислав, пестун Суховея, – быть посему!
Готовьтесь, люди, сегодня праздник, а завтра пир свадебный сыграем. Богиня Лада тако
дело устроила – отпраздновать надобно.
- Дык, вроде не положено-то, – встрял вечно сомневающийся Горбыша.
- Молчи, уж, – пробасил довольный Стрый, – то дело людское, захотели – справили.
Богиня супротив радости ничего иметь не может.
И вот же миг откуда-то появилась квашня накрытая шкурой белой овцы. И не успела
Липка оглянуться, как ее уже усадили на нее и девушки – недавние подруженьки
затянули «прощальную», а мать заголосила-таки, провожая доченьку-ненаглядушку в
жизнь не простую, замужнюю.
Тут уж и старшего брата Липкиного к делу призвали: расплел он русу косу сестринину,
расчесал гребнем частым да под песню девическую и заплел в две косы, уложил в
корону и укрыл повоем – символом замужества.
Так и порушили люди древние правила, но то ведь была первая радость на новом
месте: свадьба, да еще какая – необычная.
- Ой, ли, девка! – закричал вдруг Ком тонким прерывающимся голосом, перебивая
певчих, да с явной издевкой. – Перед кем поклонилась-то? Кому покорилась-то, глупая?
Он сохатого проспал, гляди-ко кабы и тебя-то не проворонил. Как от лихого
убережешься коли мужик-то кривобок, да поспать горазд?! Такой-то и от комара
защитить не смегёт!
41
Суховей резко повернулся и сощурил глаза, собираясь ответить. Не бывало того чтобы
молодь поперек старшего слова выступала, но Липка сжала его руку, останавливая:
- Брось-ко, ну его, шалопу, сам не знат, чего кричит-то, – прошептала она.
- Ты чего ж, шлыка необытная, плищишь12? – Стрый схватил Кома за ворот и
