"ЗАВТРА". Люди по-прежнему интересуются живописью, реставрацией — или посетителей можно по пальцам сосчитать?

Н.З. Выставочный зал не пустует. Почти каждый месяц у нас новая экспозиция — и люди приходят, смотрят. Их интересуют и выставки, и сам дом, архитектура и планировка которого остались неизменными, в парадных комнатах сохранена живопись стен и потолков…

В этом году состоялись уже три реставрационных выставки из пяти запланированных. Очень интересные, значительные выставки, большой отчёт отделов нашего института — монументальной скульптуры, отдела реставрации монументальной живописи, отдела древних рукописей. Наш отдел в конце года выставится с Егорьевской коллекцией.

В последней выставке, посвящённой стенописи Дионисия, приняли участие несколько отделов института: и климатология, и научно-исследовательская лаборатория биологических исследований, и химики, и физики, и темперный отдел, и отдел монументальной живописи. Они отчитываются о тридцатилетней работе: реставрация в Ферапонтово закончена, фрески Дионисия открыты, леса сняты. Большое событие. И такой значительный год — сто лет со дня выхода большой монографии В. Т. Георгиевского "Фрески Ферапонтова монастыря". В сентябре состоялась большая международная конференция в Ферапонтово, посвящённая этому событию. А мы эту конференцию своей выставкой упредили.

"ЗАВТРА". Вы говорили, что многие посетители называют дом Палибина музеем. Почему?

Н.З. Очень символично, что в день нашего юбилея нам подарили книжку с евангельскими иллюстрациями современного художника, которая была подписана: "В музей реставраторов — навечно".

Наверное, это не случайно — у нас и мемориальный кабинет Саввы Ямщикова есть, где хранится всё так, как было при его жизни, ведётся описание предметов. Фотографии, рукописи, книги, произведения искусств, которые ему дарили художники.

В прошлом году, к годовщине смерти Саввы Васильевича, мы открывали выставку его памяти. Собрали и выставили здесь, на Бурденко, уникальную коллекцию— афиши, плакаты всех этих всесоюзных, всероссийских, зарубежных выставок. Это очень ценный музейный, архивный уже материал, который вряд ли где-нибудь собран, как у нас — потому что Савва Васильевич всё, по нескольку экземпляров с каждой выставки, оставлял у себя в мастерской и в отделе. Когда мы всё это увидели, мы подумали: "Ну, это уже, можно сказать, музей!"

В.К. Собираемся сделать теперь общую вводную часть, постоянную: история дома, его восстановления, история выставочной деятельности отдела. И о Савве Ямщикове отдельный текст. Мемориальная доска будет обязательно. Николай Предеин создал в своё время скульптурный портрет Саввы — теперь попросим его сделать барельеф... Пустота образовалась. По делу-то — ничего, отдел работает. Просто Савва Васильевич был такой человек: он рядом — и спокойно на душе.

Беседу провели Людмила и Ольга Сапожниковы

В армии с нами служил младший сержант Володя Флегентов. Все мы ему завидовали — ведь у него была невеста Юля, о которой с самого начала службы он рассказывал только в восторженных тонах. Было видно, что человек этим живёт. Его глаза светились, когда он рассказывал про свою Юлю. Володя иногда получал от неё по пять-семь писем в день. Письма скапливались где-то на пересыльных пунктах и приходили такими вот массивными пачками.

Володя всегда их читал, иногда вслух, показывал отпечатки губ своей возлюбленной. Мы считали, что ему гораздо легче служить, чем нам. Такой счастливый, думали мы. И только опытный сержант Зинченко говорил: "Всё это ерунда, все Юльки стервы, я их знаю, вот увидите, что будет".

Со временем почему-то приходило всё меньше и меньше писем. А потом переписка и вовсе прекратилась. Володя замкнулся, стал скучным, рассеянным, получал взыскания по службе, недовольства солдат, сослуживцев. Выяснилось, что произошла тяжёлая драма, связанная с его невестой. Юля встретила другого человека.

Как-то в каптёрке мы спасли Флегентова, вытащили из петли. Он ещё больше замкнулся в себе, тяжело переживал. Я старался его как можно больше поддерживать. Перед самым дембелем мы ездили с шефским концертом в сельскую Владимирскую глубинку. Взяли его с собой в сельский клуб. Я дал ему отрывок из "Василия Тёркина", чтобы он прочитал его вслух со сцены.

Там была какая-то необычайная атмосфера. Я вместе с директором клуба вёл вечер. В клубе сидели старики, старухи, молодёжь. Все они живо реагировали на наши выступления, на рассказы о службе. Задавали вопросы. В конце концов, я внезапно сказал: "Володя, теперь твоя очередь! Давай на сцену, будешь читать отрывок про Василия Тёркина!".

Он вышел на сцену какой-то помятый и совсем непричёсанный. В зале ещё не отсмеялись над звучавшими шуточными песенками, поэтому его появление вызвало ещё больший смех. Вдруг Флегентов стал говорить совсем не то, о чём мы договаривались. "История, которую я вам расскажу, — начал он, — произошла в реальности с моим другом из соседней роты. Другу тяжело, и я не знаю, как ему помочь. Может быть, вы что-то подскажете? Здесь столько прекрасных, добрых лиц!" Кто-то из стариков подыграл ему из зала: "Валяй!"

Я сразу понял, что Флегентов начал рассказывать свою историю. "Они любили друг друга с самого детства. Не знаю, как это назвать, но без неё для моего друга жизни просто не существовало. Ни спорт, ни книги не интересовали его. Самые мучительные дни — это когда она уезжала с родителями на отдых. Недели разлуки ужасны. Только письма, письма, письма. Она была очень странная, может быть, даже и некрасивая, но он понимал: единственная. Все события в мире имели для него значение, только если они имели отношение к ней. Все её подруги, знакомые, близкие казались какими-то особенными людьми. Когда он шёл с ней по улице, ему хотелось, чтобы на них напали бандиты и он бы спас её. Умереть за неё он посчитал бы за счастье. Служить ему было легко, просился сам на трудные участки — ведь дни были освещены ею. Бесчисленные письма он всегда носил с собой. Помнил каждую строчку, каждое слово. И вот, очередное послание, где она сообщает, что выходит замуж за другого человека. Он в карауле, оружие при нём. Непонятно, как тогда не застрелился. Видимо, ещё не всё осознал. Потом друзья вытащили его из петли, не хватило каких-то секунд. И тут он понял, что не только этим всё определяется. Жизнь — это не бегство от страданий. Жить нужно, потому что… ну, нужно. Так было задумано. В одну минуту он вдруг стал совсем другим человеком, совсем другим. В этот момент она приезжает в часть. Прежняя, с влюблёнными глазами. И он..." Я помню, тут Флегентов остановился, словно впервые увидел лица переживавших вместе с ним зрителей. Он прошептал: "И как же мне теперь быть, я просто не знаю".

Тут произошла сцена, которая невозможна сейчас, когда главными принципами стали индивидуализм и эгоизм. Все начали советовать Флегентову. Какой-то старик сказал: "Сынок, да брось ты её. Зачем она тебе нужна, такая паскуда?" Женщина поправила его: "А вы не вмешивайтесь в чужую жизнь. Тут ещё надо разобраться". Какая-то девушка закричала: "Откуда вы знаете, что на душе у неё? Может быть, она осознала, что поступила не так, как надо, и теперь станет достойной женой".