Материальное положение Натальи Николаевны в конце 1840 года было столь трудным, что Александра Николаевна, жившая с нею под одной крышей, обратилась за помощью к брату:

«Дорогой Дмитрий, я думаю ты не рассердишься, если я позволю себе просить тебя за Ташу. Я не вхожу в подробности, она сама тебе об этом напишет. Я только умоляю тебя взять ее под свою защиту. Ради Бога, дорогой брат, войди в ее положение и будь так великодушен — приди ей на помощь. Ты не поверишь, в каком состоянии она находится, на нее больно смотреть. Пойми, что такое для нее потерять 3000 рублей. С этими деньгами она еще как-то может просуществовать с семьей. Невозможно быть более разумной и экономной, чем она, и все же она вынуждена делать долги. Дети растут и скоро она должна будет взять им учителей, следственно, расходы только увеличиваются, а доходы ее уменьшаются. Если бы ты был здесь и видел ее, я уверена, что был бы очень тронут положением, в котором она находится и сделал бы все возможное, чтобы ей помочь. Поверь, дорогой Дмитрий, Бог тебя вознаградит за добро, которое ты ей сделал бы. Я боюсь за нее. Со всеми ее горестями и неприятностями, она еще должна бороться с нищетой. Силы ей изменяют, она теряет остатки мужества, бывают дни, когда она совершенно падает духом. Кончаю, любезный Дмитрий, уверенная, что ты на меня не сердишься за мое вмешательство в это дело, и сделаешь все возможное, чтобы прийти на помощь бедной Таше. Подумай о нас, дорогой Дмитрий, в отношении 1 февраля (день очередного получения денежного содержания, присылаемого братом из Полотняного Завода. — Авт.), и особенно о Таше. Я не знаю, что отдала бы, чтобы видеть ее спокойною и счастливой, это настоящее страдание <…>»^{591}.

Нет сомнения, что обращение Александрины Гончаровой к брату предваряло письмо самой Натальи Николаевны от 2 января 1841 г. Это очевидно, если сопоставить оба письма. (Ранее исследователи-пушкинисты И. М. Ободовская и М. А. Дементьев считали: «Письмо не датировано, но мы полагаем, что оно относится к 1839–1840 годам».)

Приводимые ниже строки вдовы Поэта были вызваны письмом матери, отказавшей ей в ежегодно присылаемом пенсионе в размере в 3000 рублей после гибели Пушкина:

«2 января 1841 года.

Дорогой и добрый Дмитрий, я только что получила письмо от матери, приводящее меня в отчаяние. Она отказывает мне в содержании, которое назначила мне. Не зная, что делать, я обращаюсь к тебе как к главе семейства, помоги ради бога. Я клянусь тебе, дорогой Дмитрий, если бы я знала, на что существовать, я бы не позволила себе надоедать, но я имею на все только 11 000 от двора, 2000 — проценты с моего капитала и 1500, которые ты мне даешь — всего 14 500 рублей. Этого недостаточно для содержания такой семьи, как моя, в особенности в то время, когда начинается воспитание детей, что тоже требует больших расходов. Поэтому мне очень тягостно, что меня лишают содержания, которое все остальные члены семьи получают, а меня из нее несправедливо исключили. Ты знаешь, дорогой Дмитрий, что в течение шести лет, когда я была замужем, ни я, ни мой муж, никогда ничего не просили у вас. Увы, времена изменились, и то, что тогда не было даже жертвой, теперь нас повергло бы в жестокое стеснение. Чтобы тебе показать, что нет никакой надежды на мать, я сейчас перепишу слово в слово ее строки. Я ей написала, что была в затруднительном положении и, не осмеливаясь просить ее, одолжила 1000 в конторе у графа Строганова (неразб.). Вот ее ответ:

„Заканчивая Ваше письмо, Вы мне говорите, дорогая Натали, что заняли в конторе графа Строганова 1000, рассчитывая на деньги, которые я пришлю Вам, должна Вам в отношении этого сказать, что Вы сделали ошибочный и нескромный поступок. Я предупреждаю Вас, что у меня нет никакой возможности выполнить свое обещание и выдавать вам аккуратно 3000 рублей в год. Я не поручала Вам делать долги, и если у меня нет никакой возможности выдать эту сумму, то и не будет никакой возможности принять ваше обязательство этого долга. Таким образом, этот долг будет касаться только Вас, и это новое затруднение, которое Вы на себя взяли. Затруднение в моих делах очень большое, я ничего не могу Вам обещать, в особенности, не могу разрешить делать долги в расчете на эти деньги. Единственно, что я могу Вам гарантировать, если дела мои улучшатся, это постараться прислать Вам поскорее, что я смогу“.

Ну вот, дорогой брат. Как мало у меня надежды на мать — она упрекает меня за одолженные 1000 рублей. Но чем же я должна была расплатиться за весь дом, воздухом не проживешь. Она больше, чем кто-либо знает, что значит содержать семью, сама не сводила концы с концами при 40 000 рублей, которые она получала от моего дедушки. Наконец, я не прошу невозможного, я требую по справедливости того, что получаете все вы. Прощай, дорогой Дмитрий, у меня нет сил писать о чем-нибудь другом <…>»^{592}.

Не все ладно было и в семье брата Ивана Николаевича Гончарова. В декабре 1840 г. ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка И. Н. Гончаров уволился со службы «по домашним обстоятельствам», как указано в приказе. Это было связано с болезнью его жены Марии Ивановны, урожденной княжны Мещерской.

Итак, наступил 1841 год. Год «лермонтовский». Как 1837-й вошел в историю гибелью Пушкина, так и этот год каждым днем своим неотвратимо приближал трагическую дату дуэли под Пятигорском у подножия горы Машук.

В Ставрополе Лермонтов присутствовал на обеде у пушкинского знакомого генерал-адъютанта Павла Христофоровича Граббе, командующего войсками на Кавказской линии и в Черноморье. (Следует заметить, что П. X. Граббе высоко ценил Лермонтова, представлял его к наградам за храбрость и к обратному переводу в гвардию.) Вместе с ним на обеде присутствовали Лев Пушкин и Андрей Дельвиг, двоюродный брат поэта Антона Антоновича Дельвига.

По прибытии на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, Лермонтов по ходатайству Константина Карловича Данзаса (в недавнем прошлом секунданта Пушкина) был зачислен в его батальон. Правда, служить в нем поэту не довелось, так как вскоре последовало новое назначение.

В январе того же года было окончено «псковское дело», трехлетняя тяжба — этот оскорбительный спор между родными людьми — по поводу раздела Михайловского имения.

Напомним, что после смерти Надежды Осиповны принадлежавшее ей псковское имение подлежало разделу. Как известно, Сергей Львович еще в октябре 1836 года отказался от своей доли наследства, но не в пользу детей своего старшего сына, а в пользу дочери Ольги. Вскоре Наталья Николаевна лишилась и подарка Сергея Львовича к их свадьбе с Пушкиным: части болдинского имения — Кистенево, поскольку оно было передано только в «пожизненное владение» сына и после смерти Поэта снова вернулось в собственность отца. Наталья Николаевна, по существу, оставалась ни с чем.

Однако Опека, учрежденная над малолетними детьми и имуществом Пушкина, распорядилась иначе. Справедливости ради стоит заметить, что решение Опекунского совета в пользу Натальи Николаевны и ее детей было единственно верным, состоялось вовремя и к месту, ибо интересы Сергея Львовича Пушкина (деда ее детей) лежали тогда совсем в иной плоскости. Еще с 1838 года его одолевала страсть к 18-летней Маше Осиповой, годившейся ему разве что во внучки. Об этом же писала мужу в Варшаву и его дочь Ольга Сергеевна, на короткое время приезжавшая в Петербург:

«13 января 1841 года.

… Отец мой влюбился в Машу Осипову, говорят, он делал ей предложение, но она только насмеялась в ответ»^{593}.