Из дневника А. И. Тургенева:

«2 февраля. <…> Жуковский приехал ко мне с известием, что Государь назначает меня провожать тело Пушкина до последнего жилища его.

Мы толковали о прекрасном поступке Государя в отношении к Пушкину и к Карамзину. <…> Жуковский с письмом графа Бенкендорфа к графу Строганову, — о том, что вместо Данзаса назначен я, в качестве старого друга, отдать ему последний долг. Я решился принять и переговорить о времени отъезда с графом Строгановым. <…> Встретил князя Голицына и в сенях у князя Кочубей прочел ему письмо и сказал слышанное: что не в мундире положен, якобы по моему или князя Вяземского совету? Жуковский сказал государю, что по желанию жены. Был у графа Строганова, отдал письмо, и мы условились о дне отъезда. Государю угодно, чтобы завтра в ночь. <…>

Стихи Лермонтова прекрасные. <…> на панехиду; тут граф Строганов представил мне жандарма: о подорожной и о крестьянских подставах. Куда еду — еще не знаю. Заколотили Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним свою перчатку. Не поехал к нему, для жены. <…>»^{162}.

2 февраля 1837 года.

Этим числом датированы несколько страниц воспоминаний («Последние дни А. С. Пушкина. Рассказ очевидца»), которые оставил личный врач семьи Пушкиных, доктор медицины, профессор Медико-хирургической академии Иван Тимофеевич Спасский.

Примерно в эти же дни писал свою записку и Владимир Иванович Даль, в которой не только подробно описал последние часы жизни Пушкина, свидетелем которых он был, но и дал медицинское заключение по результатам произведенного им вскрытия тела убитого на дуэли Поэта: «…По направлению пули надобно заключать, что убитый стоял боком, в пол-оборота и направление выстрела было несколько сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота в двух дюймах от верхней, передней оконечности чре-сельной или подвздошной кости правой стороны, потом шла, скользя по окружности большого таза, сверху вниз, и, встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила ее и засела где-нибудь поблизости. Время и обстоятельства не позволили продолжать подробнейших розысканий. <…>

Судя по количеству крови на плаще и платье, раненый потерял несколько фунтов крови. <…>

Вскрытие трупа показало, что рана принадлежала к безусловно смертельным. Раздробление подвздошной и в особенности крестцовой кости — неисцелимо. При таких обстоятельствах смерть могла последовать:

1) от истечения кровью;

2) от воспаления брюшных внутренностей, больших вен <…>;

3) самая медленная, томительная смерть, от всеобщего изнурения, при переходе пораженных мест в нагноение. Раненый наш перенес первое и поэтому успел приготовиться к смерти и примириться с жизнью; и — благодаря бога — не дожил до последнего, чем избавил и себя и ближних своих от напрасных страданий»^{163}.

Гибель Пушкина была таким событием, что австрийский посланник граф Шарль-Луи Фикельмон (занимавший этот пост при русском дворе с 1829 по 1839 г.) счел нужным известить о ней своего канцлера князя Клемента Венцеля Лотара Меттерниха (1773–1859):

«С.-Петербург. 2 февраля 1837 года.

<…> Вчера здесь хоронили г. Александра Пушкина, выдающегося писателя и первого поэта России. Император приказал ему поселиться в Петербурге, поручив ему написать историю Петра Великого; для этой цели в его распоряжение были предоставлены архивы Империи.

Г. Пушкин был убит на дуэли офицером Кавалергардского полка бароном Дантесом, французом, покинувшим Францию вследствие революции 1830 года. Это обстоятельство, вместе с солидными рекомендациями, обеспечило ему благосклонный прием; император отнесся к нему милостиво. Геккерен привязался к молодому человеку; есть какая-то тайна в поводах, побудивших его усыновить молодого человека, передать ему свое имя и свое состояние.

У г. Пушкина была молодая, необыкновенно красивая жена, которая подарила ему уже четырех детей. Раздражение против Дантеса за то, что он преследовал молодую женщину своими ухаживаниями, привело к вызову на дуэль, жертвой которой пал г. Пушкин. Он прожил 36 часов после того, как был смертельно ранен.

Император среди этих обстоятельств выказал то великодушие, которое свойственно его нраву. <…>

Но все это великодушие превзойдено следующим решением. Император призвал г. Жуковского, воспитателя его высочества наследника, бывшего также другом и, так сказать, духовным опекуном г. Пушкина, и сказал ему: „У Пушкина была горячая голова, у него бывали часто экзальтированные мысли; я прикажу передать вам все его бумаги; сожгите из них те, которые захотите, меня это не касается, и оставьте только то, что вы сочтете нужным“.

Я не осмеливаюсь высказываться, ибо слова бледны и слабы для изображения подобного факта, и я ограничусь простым сообщением его вашей светлости. <…>

Граф Фикельмон»^{164}.

Австрийский посланник и его семья глубоко скорбели о гибели Поэта: он был им хорошо знаком, так как вместе с Натальей Николаевной часто бывал в их доме на раутах и балах. Дарья Федоровна Фикельмон («графиня Долли», как называли ее близкие), ее старшая сестра, фрейлина императрицы Екатерина Федоровна Тизенгаузен, и их мать, Е. М. Хитрово, высоко ценили и почитали талант А. С. Пушкина.

«…К нему никого не пускали, но Елизавета Михайловна Хитрово преодолела все препятствия: она приехала заплаканная, растрепанная и, рыдая, бросилась в отчаянии на колени перед умирающим поэтом»^{165}, — писал А. Я. Булгаков дочери, княгине Ольге Долгоруковой, в Баден-Баден 2 февраля 1837 года.

Представители дипломатического корпуса не преминули сообщить подробности этой трагической дуэли главам своих государств.

Из донесения чрезвычайного посланника Неаполитанского и Обеих Сицилий в С.-Петербурге князя Джорджио Вильдинга ди Бутера и ди Радоли[30]:

«Петербург, 2 февраля 1837 года.

В среду на прошлой неделе произошла дуэль на пистолетах между камер-юнкером Александром Пушкиным и офицером Кавалергардского полка бароном Геккереном. Так как дуэль эта служит темою для разговоров во всех салонах, то я не могу не сообщить о ней Вашему превосходительству.

<…> Они стрелялись; Пушкин был ранен смертельно и скончался два дня спустя, Дантес получил легкую рану в правую руку, от которой он вскоре оправился.

Г. Пушкина оплакивают все лица, причастные к литературе, ввиду того, что он был русским поэтом…

<…> Поэтому, когда, согласно обряду греко-русской религии, прощаются с покойником, можно было видеть в церкви на похоронах множество лиц, пришедших в последний раз выразить те чувства, которые к нему питали. Дипломатический корпус, приглашенный на похороны вдовою писателя, присутствовал в полном составе. Не было только Английского посольства, посланников Прусского, Греческого и Нидерландского.

Что касается последнего, который не был приглашен, то это вполне естественно, ибо вышеупомянутый г. Геккерен, именовавшийся раньше г. Дантесом, усыновлен восемь-десять месяцев тому назад Геккереном и носит его фамилию. <…>

Секундантами были: со стороны Геккерена виконт д’Аршиак[31], состоявший при французском посольстве, а со стороны Пушкина полковник русской службы. Д’Аршиак за то, что состоял секундантом, был отправлен сегодня курьером в Париж, и покидает здесь свой пост совершенно, — мера, всеми одобряемая.

Что касается полковника, то император не решил еще, равным образом он не высказался и относительно г. Геккерена, если не считать того, что вместо крепости разрешил ему отправиться домой, где он и находится под домашним арестом. Закон гласит, что если офицер дерется на дуэли, то он должен быть разжалован в солдаты»^{166}.