На этом мы и распрощаемся с воспоминаниями Д.Кобякова.
Ю. Терапиано».
19. На Или, с 1 по 14 сентября. Из Илийской тетради.
Вернулся из кино. Хорошая картина. По-настоящему забавная, с чувством меры. Хороший юмор. Наша. Чудесная девушка Клава. И когда увидел ее лежащую на кровати и мечтающую, вдруг, понял — поразительно похожа на Таю.
А когда выходил, заметил, что за мной сидела славная молодая женщина, с коротко, по-мужски подстриженными волосами. Она шла впереди с подругой. Голос — богатый интонациями. Я их обогнал. Глупо, что я обращаю внимание на такие вещи!
А придя на базу, подумал: как хорошо было бы начать жизнь сначала! И понял — лучше, что не хожу в кино, в театры и вообще не вылезаю из своей берлоги — жизнь ограничена рабочим столом и письменным столом дома. Настольная лампа. Оказывается, так меньше чувствуешь, что жизнь прошла, меньше чувствуешь свое беспросветное одиночество.
20. 5\ IX
Странно, вчера, вдруг, ни с того ни с чего написал два стихотворения.
Уже в темноте сидел на дворе базы на перевернутой старой лодке и, вдруг, какая-то машина осветила меня сзади фарами. И по белой стене доплыла, какая-то раздвоенная, моя тень. Машина прошла и снова наступила темнота. Молодой туманный месяц — кое-где по нему тонкие тучи — в резкой развилке сухого карагача.
Потом писал для «PH» о поведении скарабея. Вообще-то, изумительная вещь! От пистиннга — к разуму. Правда, это требует больших и трудных доказательств. Постоянный соблазн антропоморфизма. Уж очень нам хочется найти единство мира и в этом плане — «общую почву для “взаимопонимания”».
Началось с того, что обнаружил на базе забытую кем-то книгу «Труды всесоюзного анатомического общества. 45 т. 1956 г.». В ней нашел статью Пузановой-Малышевой «Поведение жука скарабея». Любопытные опыты с прикалыванием шара — правда, повторение фабёровских.
Вспомнил Фабера. Свои наблюдения в апрельской экспедиции. Беседа с Мариковским и Бутовским. Выводы П — Мал.: «Цепной или сериальный характер деятельности, столь типичный для сложных инстинктов насекомых, в поведении скарабея оказался затушеванным».
Захотелось рассказать обо всем этом читателям «РН».
По вечерам пишу при свече! Так как пароходство обрезало на базе электричество, за неуплату — подумать только, всего 10 рублей, а плательщики Академия Наук! И все-таки обрезали.
Откуда-то, издалека — ночные песни. Звонкие девичьи голоса. Чаще с металлическим звучанием.
И уж когда лег, случилось неожиданно стихотворение. Встал, зажег свечу и записал его. Побоялся на утро забыть.
***
Это тень моя — черной тушью
Поплыла по белой стене.
Кто-то фарой ночной нарушил
Задумчивость в тишине.
Как странно следить за тенью,
От меня ускользающей в ночь.
Многих, многих мое ослепленье
От меня уводило прочь.
Пронеслись слепящие фары.
Посерела, потухла стена.
И опять — усталый и старый,
Сижу и курю.
Ти-ши-на.
21. 6/XI
Сегодня днем неожиданно написал «Старая лодка»
На опрокинутой старой лодке
Сижу.
Рассохлась лодка. Стара!
А киль у лодки острый и ходкий,
Но в кузове дряхлом — дыра.
И лежит она на дворе базы,
Как никому не нужный хлам.
Никто ее дел не вспомнит ни разу,
Толкнет лодку ногой вечный хам.
А ведь было время — по весенним разливам,
По широким рекам — легка и гордая —
Носила людей, больших и счастливых,
И ласково пела за бортом вода.
Видела лодка и горе, и радости,
И из беды выносила людей.
Что ж, старый друг, нет больше надобности,
Людям в службе твоей…
Странное дело — всю жизнь я писал строго выдержанными правильными размерами, а сейчас хочется их ломать без всякой системы, «как поется». Стихи «так себе», но с какой-то неопределенной грустью, может быть, с внутренней взволнованностью «второго плана», «подтекста». Стихи ведь, в общем, не о любви, а о человеческой жизни.
Удивительнее всего, что я их опять пишу. А, может быть, потому что в эти пятнадцать дней «ушли все заботы». И я наедине с природой. В кажущемся безделье. (Пушкинская «праздность», необходимая творчеству).
Хотя после каждого кажется, что последнее, что после него ахматовская «непоправимо белая страница».
Впрочем, и Ахматова, после «непоправимо белой страницы» пишет и пишет себе на здоровье!
То же и у Пастернака:
Есть в опыте больших поэтов
Черты естественности той,
Что невозможно, их изведав,
Не кончить полной Немотой.
Но это не кокетство. Это верное и подлинное чувство поэта, а не версификатора. У версификатора его не может быть. Этот строчит — будь здоров! На всякий очередной случай.
Космонавт — даешь космонавта!
Уборка урожая — даешь уборку!
Борьба за мир — даешь борьбу за мир!
Куба — даешь Кубу!
Лумумба — даешь Лумумбу!
Словом, эти реагируют на современность автоматически, незамедлительно и в полной мере. А сколько бумаги уходит на эти «ложноклассические» вирши. И какое беспощадное отношение к читателю. Впрочем — читают ли их?
В Илийске стал необычно много курить — зарез для меня.
У меня, как мне кажется, — лучшие концовки, две последние строчки:
Какая это мутная тоска,
Так унизительно искать бессмертья.
Чтобы в последней написать строке:
Земную жизнь любить не перестану.
Любил как в речи, так и на бумаге
Простые и наивные слова.
И даже ты, ведь так и не узнаешь,
Как я томился, бедствовал, любил…
И т. д., что пришло в голову.
Стихи Роберта Рождественского «Спор», «Улыбка» и т. д. Интересно, не сын ли он Всеволода? (Приклеен рисунок-шарж на Р. Рождественского — Н.Ч.).
«…И приходят ребята,
Глаза свои щурят.
Не простые ребята,
Зубастые, как щуки.
Их уж очень много».
