Хунхузничество уходит своими корнями в настолько далекие глубины китайской истории, что судить об его первоисточнике и первоначальном происхождении пока не представляется возможным. В историческом разрезе оно остается пока недостаточно обследованным; в социальном же своем разрезе оно несомненно имеет много общего с тон русской вольницей, которая 400—500 лет назад бежала от непосильных поборов и произвола царских чиновников и помещиков в привольные и в то время еще свободные южно-русские степи, на Дон, на Кубань и в Приуралье, а позднее — и в далекую дикую сибирскую тайгу, чтобы укрыться там от притеснений, преследований и крепостной неволи и превратиться в таких же свободных храбрецов, с оружием в руках отстаивающих свою независимость и время от времени совершающих набеги на бывших своих притеснителей, а затем возвращающихся в свои вольные станицы и сечи с богатой добычей. Только исторические и географические условия существования этих двух вольниц — русской и китайской — оказались настолько разными, что в конечном результате они перестали походить друг на друга. Однако и сейчас еще китайские хунхузы постоянно пополняют свои ряды людьми, которые бегут от поборов и произвола властей, от безудержной эксплоатации их хозяевами или от экономической кабалы, в которую их, как мух, загоняют цепкие и жадные, как пауки, богатые китайские купцы, которые знают, что ни на кого из этих пауков и эксплоататоров они не только не смогут найти никакой управы в современном китайском суде, но что даже и самая борьба с их произволом может кончиться жесточайшим наказанием каждого жалобщика. И тем не менее современное лицо и судьба хунхузничества настолько отличны от лица и судьбы старой русской вольницы, что сравнивать эти явления до конца значило бы делать не соответствующую действительности и ничем не оправдываемую натяжку.
Хунхузы никогда не действуют поодиночке, а составляют отдельные вооруженные отряды, которые носят на русском языке несколько презрительное название „шаек“ и состав которых в количественном отношении бывает довольно разнообразен, начиная от 10—20 человек и достигая в отдельных случаях нескольких сот или даже тысячи. Такие шайки составляются обычно отдельными главарями (по-китайски — „да-е“). Только самые мелкие шайки, численностью от 10 до 20 человек, сами выбирают из своей среды своих главарей — „дан-дзли-ди“. Главари шаек не живут при них и потому назначают в качестве непосредственных их начальников особых „старшинок“. Эти старшинки находятся безотлучно при шайках и являются единственными лицами, выделяющимися из их состава. Никакого другого подразделения на старших и младших в шайках нет, и каждая шайка представляет собою как бы вооруженное братство, все члены которого равны, связаны общей клятвой и круговой порукой и обязаны приходить на помощь друг другу хотя бы ценою своей собственной жизни. Всякое ослушание старшинки, а равно и ссоры членов шайки друг с другом, караются смертью. Старшинки принимают участие во всех выступлениях шаек и руководят ими. В случае болезни или очень редкого отсутствия старшинка передает шайку одному из хунхузов по своему усмотрению и на это время теряет свое право распоряжения шайкой, которая таким образом управляется всегда единолично.
Главари шаек — „да-е“ — живут обычно отдельно от них в поселках иди крупных городах, занимаются коммерцией, очень часто состоят членами местных коммерческих обществ и занимают иногда даже то или иное видное общественное положение. Это дает им, а через них и их шайкам, прекрасную осведомленность и правильную ориентировку в выполнении их замыслов, позволяя кроме того своевременно обезвреживать меры, принимаемые китайскими властями против хунхузов. Люди, живущие и работающие рядом с таким главарем, не подозревают конечно, что рядом с ними „да-е“ шайки хунхузов.
Так например одним из таких „да-е“ шаек, оперировавших в районе лесных концессий восточной линии КВЖД между станциями Имяньпо и Ханьдаохедзы, был китаец по прозвищу „Тян-дун“. Он возглавлял даже не одну шайку, а целый их отряд, включавший в свой состав от 10 до 15 шаек общей численностью в различное время от 300 до 1 000 человек. Иногда он появлялся в районе деятельности этих шаек и в этих случаях устраивал свой штаб на китайском базаре на 30-й версте концессионной ветки, идущей от станции Яблоня. Появляться среди людей он не любил и жил во втором внутреннем дворе усадьбы одного китайского лавочника, который служил „агентом связи“ между ним, с одной стороны, и администрацией концессии — с другой. Этот агент связи с шайкой был хорошо всем известен, но китайское командование, не державшее в этом районе достаточных воинских сил, не решалось ничем его обидеть, опасаясь мести со стороны хунхузов. Обычно же Тян-дун жил в Мукдене под своей настоящей фамилией, был влиятельным человеком в купеческом мире, имел три солидных дома и маслобойный завод. Впоследствии он вступил в регулярные китайские войска в чине полковника, и только это обстоятельство выяснило для всех прежнюю двойственность его профессии.
Из этого примера видно, между прочим, что отдельные шайки объединяются иногда в целые отряды. В этих случаях главари отдельных шаек, входящих в такой отряд, подчиняются старшему главарю-предводителю, каковым и был в данном случае Тян-дун.
Часть шайки образует ее боевое ядро. Это — лучшие стрелки. Другая часть несет сторожевые обязанности и производит разведку. Этой же части поручается и надзор за заложниками, которых шайка захватывает в плен. В каждой шайке имеется свой казначей, которому поручается хранение и расходование денег шайки и который ведает ее хозяйством и ведет отчетность. Судя по записям, которые в некоторых случаях удавалось захватывать, когда застигнутые врасплох китайскими солдатами хунхузские шайки не успевали их унести; отчетность каждой шайки ведется так же аккуратно, как в любой китайской фирме. Но она относится конечно только к общим деньгам шайки. Доки каждого отдельного хунхуза распределяются между ними тотчас по получении добычи.
Наибольшая активность хунхузских шаек развивается ими главным образом в течение летних месяцев, причем особенно усиливается весной и осенью. Зимние месяцы — самое тяжелое и неудобное для хунхузов время. Снег, на котором виден каждый след, дающий возможность их проследить и преследовать, лишает их возможности передвигаться; морозы заставляют их искать тепло. Поэтому некоторые из хунхузских шаек укочевывают на зиму из пределов Северной Маньчжурии на юг, другие же фактически распыляются. Это распыление представляет собою одно из самых характерных явлении хунхузского быта. С приближением зимы основное и притом не особенно многочисленное ядро такой распыляющейся хунхузской шайки, действующей в лесистых районах Маньчжурии, уходит далеко в глубь маньчжурской тайги, где у нее всегда имеются тайные становища, в которых хранятся запасы провианта, оружия и боевых припасов. Туда заблаговременно свозится все необходимое для зимовки вплоть до топлива, и там, в низких тесных землянках, отрезанные от всего мира, в очень тяжелых условиях хунхузы проводят всю зиму. Выйти из своего логова они не могут, так как оно заносится со всех сторон совершенно непроходимыми сугробами снега. Огонь в жилищах разводится только ночью, так как днем дым может выдать место нахождения становища. Поэтому и пища варится только ночью.
Остальная часть шайки фактически разбредается по городам и поселкам, устраивается на какую-нибудь работу и так мирно существует до следующей весны, когда с наступлением тепла зимовавшее в глубине тайги ядро шайки возвращается на свои летние резиденции и вокруг него снова собираются все разбредшиеся перед наступлением зимы хунхузы.
Этот обычай разбредаться, периодически возвращаться к мирному труду, а затем снова вливаться в шайку представляет собою чрезвычайно характерную черту современного хунхузского быта. Хунхузничество становится таким образом совершенно своеобразным бытовым явлением, а борьба с ним — крайне осложняется. Этот обычаи, с одной стороны, как бы стирает грани между хунхузом и мирным поселянином или городским жителем, а с другой, — даст возможность хунхузничеству настолько врасти в толщу мирного населения, что оно делается иногда почти неотделимым от него и неуловимым. Почти каждый из хунхузов, за очень редкими исключениями, имеет среди населения местности, в которой оперирует его шайка, своего „братку“ или „шибко знакомый люди“, у которых он всегда найдет приют, через которых он держит постоянную связь с внешним миром, и которые его никогда и ни при каких условиях не выдадут. Поэтому, когда при преследованиях шайка хунхузов окружается врасплох и не имеет возможности уйти, случается, что она буквально тает на месте, и обнаружить, куда девались все составлявшие ее люди, оказывается невозможным.
