Если отбросить, с одной стороны, активные белоэмигрантские группы, ряды которых в конце концов не чересчур многочисленны, а с другой — загнанную в подполье общественную жизнь советских профессиональных организаций, то на фоне Харбина останется многоликий в своих индивидуальных проявлениях, но всегда и всюду один и тот же в своем внутреннем содержании, точно вылепленный из одного теста обыватель.

Харбин — это город, лишенный каких бы то ни было признаков подлинно культурной жизни. Родники культуры никогда не били и не бьют в этом вязком деловом обывательском болоте. Американское кино, пошленький театр миниатюр, в котором можно сидеть в пальто и галошах, бары и дансинги, благотворительные балы с тошнотворно-трафаретными дамами-патронессами и ночные кабаки, начиная от претендующих на звание художественных кабаре и кончая просто публичными домами, — это все, на что способен в области „культуры“ этот межеумочный город. И потому обыватель — его подлинное лицо.

Когда вы встречаете коренного харбинца, вас сразу поражает в нем одна характерная черта. Это всегда внешне культурный, хорошо, иногда даже с некотором шиком одетый человек, умеющий держаться в обществе и поддерживать соответствующий салонный разговор, и в то же время после нескольких минут такого разговора у вас создается совершенно определенное впечатление о том, что из черепной коробки этого приятного человека как будто вытравлены какие бы то ни было общественные инстинкты и какой бы то ни было интерес к судьбам и культурным запросам человечества. Для него существует и его занимает только то, что так или иначе сегодня или завтра может задеть его собственное обывательское благополучие или нарушить мирное течение его бытия.

Вы были бы чрезвычайно наивны, если бы вздумали заговорить с таким человеком о вопросах политики, о новых веяниях в области искусства, о последних научных открытиях, о проблемах народного хозяйства или о чем-нибудь подобном. В лучшем случае вы услышали бы растерянное и бессмысленное поддакивание; в худшем — вас приняли бы за безнадежно больного маниака или агента Коминтерна и постарались бы поскорее от нас отвязаться. Новые веяния в области искусства, народное хозяйство — какая скука! Только сумасшедшие маниаки могут говорить о них через 10—12 лет после революции, когда, отдыхая от трудов праведных или неправедных, можно посидеть, ни о чем ни думая, в кафе «Дальконд», завернуть на час на Гарольд Лойда и закатиться в «Фантазию», чтобы в промежутке между двумя рюмками куантро покружиться под звуки «Валенсии» в фокстроте с услужливой кельнершей и поглазеть на «живые статуи», т. е. попросту на совершенно обнаженных женщин, показываемых со сцены.

Впрочем конечно далеко не все харбинские обывателя совершенно одинаковы. Они распадаются на различные как исторические, так и географические группы, и каждая из таких групп имеет некоторые свои характерные особенности. Все эти группы могут быть разбиты на четыре основных категории:

обывателя доисторического, или нафталинного;

обывателя типичного, или нормального;

обывателя активного, или спекулирующего, и

обывателя американизированного, фокстротирующего.

Обыватель доисторический — это сейчас уже немногочисленные остатки тех железнодорожных пионеров, которые появились в полосе отчуждения КВЖД отчасти еще в начале ее постройки, отчасти в первые годы ее эксплоатации, т. е. осели в Харбине минимум 25—30 лет назад. Осевши в Харбине в это далекое время, эти люди не только за годы войны и революции, но даже и к началу мировой войны успели настолько обрасти своеобразным мохом далекого провинциального захолустья и отстать от жизни, что уже лет 15 назад превратились в какие-то засушенные мумии не от мира сего. И мировая война и революция в самых острых своих проявлениях, всколыхнувшие и даже расплескавшие российское обывательское болото, прошли мимо них и ни на йоту не изменили и не нарушили их мирного жития, не сдули с их окон ни одной кисейной занавески и не поломали ни одной их герани.

Количественно их осталось уже очень немного. Они живут замкнуто, в своих углах, и когда они выходят из них на улицы Нового города, остающегося их основной резиденцией, начинает казаться, что это не люди, а какие-то призраки далекого прошлого вышли потолкаться в новой и чуждой им людской толпе, что всех их только что вытащили из каких-то старых, пересыпанных нафталином, сундуков, чтобы слегка проветрить и затем снова уложить на долгие годы. Среди них вы можете увидеть высохших, желтых дам, одетых по последней моде конца прошлого века, и благообразных старичков в долгополых старомодных сюртуках. Они ходят одинаково, гордо и беззвучно, держатся особняком, и в современной окружающем мире их ничто не интересует. Они как будто даже не замечают его и живут в каком-то далеком, никому неведомом прошлом. Их нельзя встретить ни в одном общественном месте, кроме разве духовных концертов. Но и там они ведут себя чинно и благообразно и так же бесшумно, как появились, снова исчезают, чтобы вернуться надолго в свой нафталин или в свое своеобразное небытие.

Типичный, или нормальный, обыватель Харбина — это прежний ограниченный, косный мещанин до мозга костей, усердно посещающий кино, любящий вкусно закусить и поспать после обеда, поиграть в неизменный преферанс, иногда закатиться в кабачок и заботящийся главным образом о том, чтобы его как-нибудь не извлекли из его нудного мещанского болота.

Прямую противоположность ему составляет обыватель активный, или спекулирующий. Если нормальный обыватель — пережиток уже отходящего в область истории сонного и малоподвижного прошлого, то обыватель активный является порождением живой современности с ее калейдоскопической подвижностью и постоянной беспокойной изменчивостью. Нездоровая атмосфера беженства, постоянное пребывание на случайном притыке, до которого докатывает волна событий, полное отсутствие веры в завтрашний день — создали из этого обывателя цепкого человека, который вечно двигается, что-то придумывает, хватается абсолютно за все — сегодня моет тарелки в ресторане или управляет автомобилем, завтра спекулирует на бобах, послезавтра продает нефтяные промыслы «на Кавказе», а затем открывает магазин на Китайской улице, чтобы через полгода с треском вылететь в трубу и начать свою блестящую карьеру с самого начала. Он то сорит деньгами по кабакам и притонам, то изыскивает способы как-нибудь пообедать на медный пятачок, случайно заблудившийся в его кармане.

Этот спекулирующий обыватель и образует те подвижные кадры, из которых постепенно выкристаллизовывается последний вид обывателя — обыватель американизированный, или фокстротирующий. В существе своем это тот же спекулирующий обыватель в следующей стадии своего развития, уже прошедший все стадии первоначального неблагополучия и неожиданных прыжков в неизвестность и почивший на лаврах своей жизненной цепкости.

Этот сорт харбинского обывателя из кожи лезет вон для того, чтобы отвыкнуть от своих прежних российских манер и старого русского „безкультурья“ и изобразить из себя вполне американизированного аристократа. Правда, в подавляющем большинстве случаев он даже не видел никогда в жизни ни одного подходящего образца. В Харбине не водится представителей большого американского света. На Дальний Восток, как и во всякую отдаленную колонию, Америка выкидывает главным образом свои общественные отбросы, и подавляющее большинство появляющихся на харбинском горизонте американцев имеет в своем формуляре в лучшем случае несколько сомнительных авантюр, а часто просто даже уголовную тюрьму или подобного рода заслуги. Но в среде фокстротирующего харбинского обывателя — они почетные гости, образцы общественного поведения, законодатели мод. „Вышедший в люди“ активный харбинский обыватель начинает очень быстро подражать им во всем и конечно прежде всего их чисто внешней манере проводить время.

Если обыватель доисторический и обыватель нормальный концентрируются главным образом в той части Харбина, которая носит название „Нового города“ и представляет собою в сущности сильно разросшийся железнодорожный поселок, заселенный и до сих пор чуть не на 80 % служащими дороги, то обыватель активный и американизированный тяготеет к торговой части города, именуемой „Пристанью“. И на этой Пристани вы легко можете избить его нравы и обычаи.