Я взял её и успокоился ещё больше. Пасторальный пейзаж так контрастировал с моим душевным состоянием, что умиротворение рухнуло на меня как лавина, до головокружения, до сладкой рассеянности. И мне оставалось только поддаться ему.
Не знаю, сколько я так просидел. Клипер не подавал признаков жизни. Притопленная у берега лодка говорила, что его команда сошла на сушу. Я почти не сомневался, что они были контрабандистами. Это открытие стало последним звеном, которое заставило меня действовать.
На борту не оказалось никого, и только тепло на камбузе говорило о недавнем присутствии человека. Я тщательно проверил все каюты и трюм. Запас провианта был приличный, тем более для одного.
Когда я выбирал якорь, с берега донеслись удивленные, а затем и гневные крики. А после — выстрелы. У воды яростно махали руками пятеро. Если бы у них была вторая шлюпка, то мне ни за что было бы не осуществить задуманное — одного человека слишком мало для быстрого управления кораблем, пусть даже таким небольшим и юрким, как чайный клипер.
Паруса распустились, поймали легкий ветер. Я метнулся к штурвалу, пригибаясь от пуль. Корабль медленно развернулся кормой к побережью и поплыл, навсегда унося меня от войны, от страны и от брата. И в криках чаек мне чудилось «никогда»…
Через много лет я смог узнать судьбу Ангуса. Наверное, он как-то прознал, что случилось со мной. Потому что в том же году он совершил самоубийственный поступок — вытащил из воды корабельный якорь весом под тонну. Будто пытался остановить меня… мышцы его гудели от усилий, и он рвал их, только бы выдернуть этот чёртов якорь! Я до сих пор представляю себе эту сцену и не могу удержать слёз.
Ангус Макаскилл надорвался и навсегда покинул цирк, уехал домой, в нашу родную Новую Шотландию… где через несколько лет умер, в богатстве и почёте.
Он так и остался навсегда непревзойденным, самым сильным человеком на земле.
Клипер нёс меня многие дни. Сильно повезло, что я ни разу не попал в шторм и не встретился с другими кораблями. Навигация была для меня сравни алхимии, потому я ориентировался лишь на компас, судя по которому меня несло на юго-восток. Очень долго.
Я думаю, что мало кто решил бы вот так сбежать. Большинство, угнав корабль, спасая свою жизнь, просто приплыли бы в ближайший порт — США или КША, кому что нравится. Но я ушёл, потому что рос. Тогда, в лазарете я не до конца понял, что это значит, но потом… осознал, что расти я не перестану. А значит скоро обгоню Ангуса, и Барнум придёт уже за мной. А за ним будут приходить и другие. На улице мне будет нельзя ускользнуть от всеобщего внимания, мои поступки будут восприниматься только через призму моей внешности.
Ангус наслаждался этим вниманием, но я уже привык к другой жизни. Я работал и учился не для того, чтобы демонстрировать свои размеры. Я был человеком.
Может, кто-то скажет, что я струсил, сбежав от трудностей. Но трусость — это когда сбегаешь от проблем, которые можно решить. Но когда сама жизнь является беспросветной проблемой… «Никогда» слышалось мне в плеске волн.
Я не знаю, на какой день морской качки впереди показалась земля. Запасы пресной воды подходили к концу, и причалить было просто необходимо. Я опасался, что земля окажется побережьем Африки, но нет, всего лишь крупный остров и, кажется, безлюдный. Пока я бродил по чаще в поисках ручья или родника, пока наконец после долгой качки ноги мои ступали по твёрдой почве, понял, что никуда отсюда не уплыву. Чего ещё мне искать? Пусть герой Дефо в моем лице станет реальностью, почему бы нет?
Про обустройство жизни на острове рассказывать подробно не хочу. Не было в этом ничего, кроме физического труда. Из досок клипера я соорудил неплохой дом в джунглях, а потом обнаружил рядом пещеру, которая уходила далеко вглубь.
Остров оказался одним из архипелага.
Я продолжал расти…
Вновь вспомнить роман знаменитого англичанина привелось, когда у меня появился свой Пятница. Даже целое племя. Они жили на соседнем острове, и к моему великому счастью, оказались не людоедами. Я был выше самого высокого из них на две головы. Разумеется, они приняли меня за какого-то своего бога. В результате мы хорошо поладили.
Я заметил неладное, когда мои первые знакомые из местных стали умирать от старости. Я же совсем не изменился. Морщины, седина или старческая дряблость мышц — всё это обходило меня стороной. Только рост… сколько было во мне уже? Три метра?
«Я никогда не умру», — подумал я.
«Никогда», — ответили мне камни пещеры.
Внешний мир нас не беспокоил. Лишь несколько раз на горизонте появлялись дымные столбы пароходов. По моим подсчётам, я обитал на острове уже семьдесят лет, когда к острову причалил маленький броненосец незнакомой конструкции. Корабль явно был не исправен. От него к берегу, страшно тарахтя, двинулась железная лодка. Особого шока я не испытал, так как предполагал, что прогресс неизбежен.
Но одно дело жить внутри прогресса, когда ощущаешь его как процесс. И совсем другое, если просто наблюдаешь его скачки: вот лодка XIX века, вот лодка XX, а вот — XXI.
На песок вылезли светловолосые люди, одеты в незнакомую военную форму, а по обрывкам доносившихся слов, понял, что это немцы или австрийцы. Рано или поздно это должно было случиться. Первые представители новой цивилизации… Не скрою, страх, что всё может закончиться кровавой стычкой, был. Но экипаж корабля оказался сильно измотан, поэтому появившихся из чащи моих негров они восприняли без эмоций. По-настоящему они удивились, только когда негры заговорили с ними на английском.
Поняв, что стрельбы не предвидится, я тихо удалился в пещеру — к тому времени я почти всё время жил в ней, изредка ночуя в своем первом подгнившем доме. Через час в мою обитель привели капитана корабля. И не знаю, кто из нас волновался сильнее перед этой встречей. Будто я чудесным образом перенёсся вперед во времени, пусть мой переход и продолжался семьдесят лет.
Капитана звали Шульц Фогель и было ему на вид немногим за тридцать. Не знаю, принял ли он меня тогда за человека или за мифического великана, но голос его звучал твёрдо, хоть и устало… а выражение глаз в полумраке пещеры было не разглядеть.
Оказалось, что я ошибся в расчётах, и сейчас был не 1936, а 1945 год. Вот так случайно я не посчитал время, ушедшее на обе мировые войны. Словно для нашего архипелага не существовало войн.
Катер Шульца Фогеля участвовал в одном из последних сражений войны и, получив пробоину, чудом сумел уйти от англичан. Топливо было на исходе, и экипаж готовился к бесконечному дрейфу до самой смерти, когда судьба показала им берег. Я разрешил им занять соседний с моим остров. Так в моём маленьком государстве прибавилось подданных.
Немцы по началу держались обособлено. Только Фогель иногда по собственному желанию посещал меня. Он рассказал, что до войны преподавал антропологию в Веймарском университете. Из разговоров с Шульцом и вырос мой интерес к феномену роста. Немец внимательно выслушал мою историю и оживился, когда узнал, что я брат того самого Ангуса Макаксилла… с того вечера он стал моим частым гостем.
Тогда же и появились первые мои записи о людях-гигантах… О Роберте Уодлоу, про которого уже упоминалось, и о Чарльзе О’Брайне. Судьба этого человека прямо-таки послужила иллюстрацией к моей возможной жизни, если бы я не покинул мир.
Ирландец О’Брайн, как и многие гиганты, выступал в цирке. Он уже к семнадцати годам вымахал больше двух с половиной метров. И всё было хорошо, пока в его жизни не появился доктор Джон Хантер. Фогель рассказывал о нём как о великом учёном, который был готов на всё ради науки. Но мне было важно только, что был он довольно мерзким человеком. Хантер во что бы то ни стало решил заполучить тело О’Брайна для исследований и обратился с таким предложением к самому великану, заверив, что готов ждать его естественной смерти. Чарли выставил учёного за порог, но тот поклялся, что сделает что угодно для достижения своей цели. Хантер потратил целое состояние на детективов, которые круглосуточно следили за О’Брайном. Великан бежал, но разве легко такому спрятаться? Где бы он ни пытался осесть, Хантер выслеживал его. Последние годы Чарльз мотался по Ирландии, безуспешно стараясь отвязаться от преследований доктора. Его здоровье быстро ухудшалось из-за постоянного нервного напряжения. И, когда он понял, что жить осталось недолго, сговорился с несколькими рыбаками, чтобы они скинули его труп в море. Но неугомонный доктор подкупил и их. А изнеможенный великан, израсходовав все накопления, был вынужден вновь выйти на сцену. И на одном из представлений в толпе он заметил своего мучителя. Такого потрясения расшатанная психика О’Брайна вынести не смогла, он умер прямо на подмостках.
