— Ну-с, дорогой Ватсон, — произнес он, появляясь в номере, — на этот раз мы, конечно, не ошиблись.

— Что случилось? — спросил я, прекрасно понимая, что такой человек, как Холмс, не потеряет даром целой ночи и половины дня.

— Я прекрасно провел время, сидя сегодня утром в трактире вместе с Буровым, — ответил Холмс.

— А вам удалось что-нибудь узнать?

— Не особенно много. Вчерашнее заседание было очень бурное. Гаврюшка страшно скуп, и его чуть не избили за это. Впрочем, он все-таки получил по физиономии от Фомки Никишкина, у которого он, насколько мне кажется, находится в руках.

— О чем же говорилось на заседании? — полюбопытствовал я.

— О том, о чем я и предполагал. Во-первых, он объяснял своим поставщикам, какой товар в настоящее время идет бойчее, и просил обратить их благосклонное внимание именно на этот товар. Ну, затем кое с кем расплачивался, просил приманить к делу еще нескольких служащих тех книгоиздательств, которые пока еще не попали в его руки. Кончилось дело торгом. Гаврюшка хотел было сбавить цену, но чуть было не был избит и сдался. С горя, как водится, напился и попал вместе с Буровым и другим парнем к какой-то девице, вытащившей у него из кармана сто рублей.

Вспомнив, вероятно, что-то очень забавное, Холмс от души расхохотался.

— Чего вы? — удивился я.

— Нет, этот случай характеризует Гаврюшку самым ярким образом, — весело заговорил Холмс. — Представьте себе, Ватсон, что у человека, дрожащего над каждой копейкой, украли вдруг сто рублей. Пропажу он заметил только дома, куда приехал вместе с Буровым. Это была одна из великолепных сцен. В припадке отчаяния он не обратил даже внимания на то, что здесь же находилась его законная жена.

— Я ей покажу! — орал он на всю квартиру. — В полицию! Она украла у меня сто рублей! Караул!

Жена, до сих пор не понимавшая, в чем дело, спросила:

— Да кто украл-то?

— Как кто? Да та самая девка, у которой я был!

— Это было препотешно, дорогой Ватсон! Он метался как угорелый, совершенно забывая, что рассказывает своей жене о своих похождениях.

И, став вдруг серьезным, Холмс добавил:

— А сегодня я, совместно с чинами сыскного отделения, произвел у него и у Семенова обыски.

— И что-нибудь нашли?

— Конечно. Ценность найденного равняется девяти тысячам рублей. Клюкин опознал своего товара на шесть тысяч рублей, но все дело заключается в том, что Воропаев как бы остается в стороне. Магазин записан на имя Никанорова, которого в настоящее время нет в Москве, и нам необходимо иметь что-либо более веское, чтобы наложить руку на Гаврюшку.

Он на минуту смолк и снова заговорил:

— Если бы вы видели, Ватсон, с какою ненавистью взглянул он на Максима Васильевича, когда тот вошел в магазин вместе с чинами сыскного отделения. Я уверен, что взгляд этот не предвещает ничего доброго и он, так или иначе, постарается отомстить ему.

— По всей вероятности! — согласился я.

— Поэтому нам не следует упускать его из виду ни на одну минуту.

— То есть?

— Мы тотчас же должны засесть на наш наблюдательный пункт.

— Я готов, — произнес я.

— В таком случае заменим снова наши костюмы.

С этими словами Холмс открыл свой чемодан, вынул из него два сильно потертых костюма и подал один из них мне, проговорив:

— Парики и грим находятся в саквояже.

Через несколько минут мы преобразились настолько, что ни один из наших лучших знакомых не смог бы узнать нас.

В черных, слегка взъерошенных париках и в поношенном сильно платье мы походили на каких-то полухулиганов. Оставалось самое трудное: выйти из гостиницы, не возбудив против себя подозрения прислуги.

Это было не так-то легко, так как вид наш был слишком непрезентабельный и появление полуоборванцев в такой роскошной гостинице, как «Большая Московская», не могло пройти незамеченным.

Однако Холмс нашелся и тут.

Среди его платья нашлось два довольно приличных пальто и две мягких английских шапки.

Надев на себя это одеяние, мы стали довольно приличны. Затем, захватив в карманы рваные, засаленные картузы, мы вышли из номера.

Но и этот вид показался подозрительным старшему швейцару.

— Откуда? — грубо окрикнул он нас.

— Из номера пятьдесят третьего! — не задумываясь ответил Холмс. — От английского подданного Холмса.

Этот определенный ответ, видимо, успокоил швейцара.

По всей вероятности, он, знавший о настоящей профессии Холмса, принял нас за нужных ему людей, и мы свободно вышли на улицу.

В одном из глухих переулков мы незаметно переменили наши шляпы на рваные картузы и слегка замазали грязью пальто.

И только приняв такой вид, мы направились к трактиру, служившему нам наблюдательным пунктом.

Было не более пяти часов дня, когда мы наконец заняли свои места.

Сидя у окна, мы впивались взорами в окно книжного магазина.

Несколько раз Гаврюшка подходил к окну, и я заметил по его лицу, что он чем-то сильно озабочен.

Сидя за чаем, мы поддерживали для вида беззаботный разговор и кое-как дотянули до семи часов.

Едва только стрелка моих часов остановилась на семи, как дверь трактира отворилась и в зал вошел Фомка.

Вид у него был озабоченный и пасмурный.

Подойдя к половому, он заказал чай и сел за столик в самом дальнем углу, повернувшись к нам спиной.

Через несколько минут мы заметили, что Гаврюшка в сопровождении двух служащих вышел из магазина и стал его запирать. Проделав эту операцию, он подозрительно огляделся по сторонам и, сказав что-то служащим, юркнул в трактир.

Он сразу заметил сидящего в углу Фомку и прямо подошел к нему.

Затем, убедившись, что на них никто не смотрит, он наклонился к Фомке, что-то прошептал ему на ухо и, быстро выйдя из трактира, скрылся среди сновавшей взад и вперед публики.

Подождав несколько минут, Фомка расплатился и в свою очередь вышел из трактира.

В ту же минуту мы последовали за ним.

Дойдя до Страстного монастыря, Фомка вскочил на конку, идущую к Устинскому мосту.

Взяв извозчика, мы приказали ему ехать потише, не теряя конки из виду.

Доехав до Яузы, Фомка соскочил и вошел в один из скверных трактиров, расположенных на берегу этой вонючей речонки.

— Нам следует подождать его здесь! — произнес Холмс. — Наше появление может возбудить его подозрение.

Между тем тьма надвигалась все больше и больше, и нам пришлось порядочно-таки приблизиться к трактиру, чтобы не упустить из виду Фомки, когда он станет выходить.

Где-то на колокольне пробило девять часов.

Немного спустя на пороге трактира появилась знакомая нам фигура Гаврюшки.

Осторожно оглянувшись по сторонам, он вошел в трактир и через минуту снова появился на улице в сопровождении Фомки.

Повернув направо, они направились вдоль берега реки, и мы, пользуясь полным отсутствием фонарей в этом месте, неслышно двинулись за ними.

Так прошли мы несколько сот шагов и наконец очутились в совершенно глухой и пустынной местности.

С трудом различали мы фигуры Гаврюшки и Фомки, шедших молча впереди.

Но вот, наконец, они остановились и тихо стали спускаться с берега к самой реке.

— Ползите! — шепнул Холмс.

Распластавшись на земле, мы, словно змеи, неслышно сползли вниз и подползли к ним шагов на двадцать пять.

Ночная тьма способствовала нам. Гаврюшка о чем-то говорил Фомке, и до нас долетали лишь отрывки тихо произносимых фраз.

— Завтра… не упущу проклятого… вот-вот… «Петергоф»… ты подделай руку под Ефимова.

Иногда он яростно рычал, и видно было, что он не на шутку беснуется.

Фомка отвечал коротко и односложно, совершенно хладнокровным тоном.

— Значит, завтра в три часа в «Петергофе». — донеслось до нас.

Затем они снова заговорили очень тихо, и мы услышали лишь конец их разговора:

— Все разбежались. ну, да это и хорошо! Пущай ищут свидетелей!

Пошептавшись еще о чем-то, они поднялись на берег.