Есть достаточно любопытная попытка объяснения столь странного перелома в жизни Тиберия. Дескать, вопреки коварству судьбы, лишившей его единственного сына, в помутневшем сознании принцепса возникла решимость бросить ей вызов».^{576} Смысл вызова — попытка родить нового ребенка и обрести прямого наследника. Вот для этого и устраивались игрища спринтриев, дабы Тиберий мог восстановить угасшую мужскую силу.

Мысль, конечно, оригинальная, но ничем не подтверждаемая. Для осуществления её Тиберию для начала следовало бы жениться, но он, как известно, после двух разводов о семейной жизни более не помышлял. Кроме того, после утраты сына и одного из внуков у принцепса оставался второй внук, Тиберий Гемелл, прямой наследник деда, единокровный.

Представлять, однако, жизнь Тиберия на Капрее исключительно через призму старческого разврата было бы несправедливо. Дела государственные он отнюдь не забросил и со своего острова достаточно зорко следил за всем, происходящим в Риме, и за новостями, приходящими из провинций всей необъятной Римской империи. Еще в начале своего пребывания на Капрее Тиберий немедленно отреагировал на случившиеся народные бедствия. В 27 г. в Фиденах близ Рима рухнул амфитеатр, где происходили гладиаторские бои. Жертвами этой невиданной катастрофы стало около пятидесяти тысяч человек.^{577} Вскоре же случилось новое бедствие: выгорел весь густонаселенный холм Целий. Бедствия эти немедленно повлекли слухи, что вызваны они гневом богов за отьезд принцепса из Рима. Слухи эти Тиберий быстро пресёк раздачей денег в размере понесённых каждым убытков. Именно с Капреи Тиберий умело пресёк финансовый кризис, потрясший Римскую империю в начале тридцатых годов.^{578} Таковы были достойные деяния Тиберия на Капрее. Но, увы, продолжалось и даже усиливалось его противостояние с партией Агриппины.

Наступивший 28 г. ознаменовался очередным процессом, жертвой которого стал человек, близкий к Агриппине. Это был всадник Титий Сабин, бывший клиент Германика, «единственный из стольких его клиентов, он не перестал оказывать внимания его супруге и детям, посещая их дом и сопровождая их в общественных местах, за что порядочные люди его хвалили и уважали, а бесчестные ненавидели.^{579} Ни в чем противоправном Сабин не мог быть обвинен. Открытое выражение симпатии к семье своего покойного патрона отнюдь не означало поддержку им властолюбивых амбиций вдовы Германика. Но для тех, кто желал выслужиться перед властью, изобличив опаснейшего заговорщика, да ещё и одного из самых близких к семье Агриппины людей, Титий Сабин выглядел идеальным объектом для провокации. Само действие закона об оскорблении величия неизбежно порождало доносительство. А для доносов метод провокации — естественное подспорье. Гнусное, но, увы, эффективное! И вот четверо бывших преторов: Луканий Лациар, Порций Катон, Петилий Рур и Марк Опсий, мечтавшие получить консульства, решили добиться своей цели, погубив Сабина. Им удалось заручиться поддержкой Сеяна. Для префекта изобличение очередного «заговора» против императора служило ещё одним доказательством его преданности и бдительности, укреплявшим его исключительное положение. Потому Сеян оказал квартету провокаторов всю необходимую поддержку.

Главным провокатором выступил Луканий Лациар, лично знакомый с Титием Сабином. Похоже, клиент Германика и друг Агриппины и её детей был человеком простодушным и недалёким. Он легко поддался речам Лациара и дал заманить себя в ловушку. Лациар начал с восхваления добродетелей самого Сабина, чем немедленно расположил его к себе. Затем перешел к сочувствию Агриппине, не забыв произнести хвалу её покойному мужу. Злосчастный Титий настолько доверился подлому Луканию, что сам уже повел крамольные речи, резко осуждая Сеяна, его жестокость, надменность и непомерные притязания. Наконец, он перешел к упрекам самому Тиберию. Плод созрел. Провокаторы переходят к главному действу изобличения «врага Цезаря». Сабин, как бы случайно встреченный на улице Лациаром, приглашается к нему в дом, где уже в чердачном помещении укрылись трое провокаторов, готовых засвидетельствовать крамольные речи друга семьи Агриппины. Провокация полностью удалась. Несчастный Сабин наговорил даже больше, чем сами провокаторы ожидали. Донос последовал незамедлительно, причём сами доносчики не постеснялись изложить при этом все подробности добывания компромата. То ли от торжествующего наглого бесстыдства, то ли для пущей убедительности.

Подробности доноса остались неизвестны, но сам Тиберий в своем послании сенату по делу Сабина обвинял его в том, что тот подкупил нескольких вольнотпущенников с целью произвести покушение на принцепса. Не исключено, что вдохновленный речами Лациара, Сабин в запале мог и возыметь подобные намерения и даже попытаться их осуществить.

Сабин был немедленно присужден сенатом к смерти и сразу по вынесению приговора казнён. Казнь не остановил даже праздничный день — 1 января. Никогда ранее казни в такой день не назначались. 1 января полагалось приносить обеты богам, совершать жертвоприношения, воздерживаться от дурных поступков и даже — от нечестивых слов. Рим был в тревоге и страхе. Все сочли, что Тиберий намеренно поступил с такой отталкивающей жестокостью. Ждали новых бед.

Ожидания эти были очевидны. Император, поблагодарив сенат за осуждение государственного преступника, добавил к этому многозначительные слова о нависшей над ним смертельной угрозе из-за козней врагов. Имена тех он умышленно не назвал, но все поняли: речь идет об Агриппине и старшем её сыне Нероне. Сенатор Азиний Галл, женатый на сводной сестре Агриппины, дабы император не заподозрил его в сочувствии к родственнице, попросил Тиберия сообщить сенату имена главных злодеев и дозволить отцам отечества их незамедлительно устранить. Но Тиберий, не собиравшийся пока форсировать события, предложением Азиния был раздосадован и даже раздражён. Он-то прекрасно понимал, что матушка его не допустит расправы. Ливия пусть и не любила Агриппину, но считала гибельными для правящей семьи смертельные раздоры. Сеяну даже пришлось успокаивать Тиберия, защитив Азиния Галла от гнева императора. К торопливому сенатору префект претория симпатий не испытывал, но он понимал, что время для расправы с главными противниками ещё не пришло. К времени же этому Сеян готовился исподволь. В доме Агриппины приставленные соглядатаи сообщали о каждом шаге вдовы Германика и её сыновей. Метод провокации и здесь применялся неустанно. Один за другим к Агриппине являлись «доброжелатели», уговаривавшие её бежать на рейнскую границу и поднять против Тиберия легионы, в своё время уже готовые провозгласить правителем империи Германика. Дескать, их верность семье любимого полководца и ныне непоколебима. Поступали предложения организовать выступление против принцепса в самом Риме. Агриппине должно было появиться с сыновьями на форуме и, припав к статуе божественного Августа, призвать сенат и римский народ к свержению власти Тиберия.

Агриппина все эти дурно пахнущие советы очевидных провокаторов с порога отвергала. Это было разумно, но недостаточно. Следовало бы изобличить с помощью домочадцев и настоящих друзей подлых провокаторов и передать их в руки властей. Тогда и почвы для обвинений не осталось бы, а Сеяну пришлось карать бы собственных людей, проваливших задание. Но Агриппина то ли не увидела своей выгоды в таком поступке, то ли побрезговала выступать в роли доносчицы, то ли пожалела провокаторов, приняв их за излишне усердных, недостаточно умных, но всё же искренних друзей. А ведь отказ изобличать откровенных злоумышленников давал повод полагать, что Агриппина вовсе не отвергает их предложения, а просто считает их несвоевременными. Так что её и сыновей можно было теперь представлять как очень осторожных и потому ещё более опасных заговорщиков. Провокации Сеяна, не без ведома Тиберия, проводившиеся, таким образом, действовали безотказно. Петля затягивалась.