Кот не сводит глаз с восхитительного лакомства сосунов, пока неодолимое искушение не вселяет отвагу и не подталкивает его к козе, безмятежно кормящей детеныша. Но тщетны тонкое хитроумие кота, его мягкая бесшумная поступь, ибо прилетает любопытный попугай, он жаждет покрасоваться — и заходится в кашле. Коза, испугавшись, убегает.

Внезапно оторванный от вымени, недовольный тем, что не насытился, ошарашенный козленок хочет найти замену матери и тянется к первому маячащему силуэту — кот подпускает его к себе, сознавая, что тот не опасен. Доверчивый козленок тыкается мордочкой в поисках сосков, кот принимает это за игру, отзывается. Кот с козленком играют, зарождается дружба.

Эпизод повторяется с вариантами, и кот уже открыто идет за гуртом, скорее из стадного чувства, предпочитая хоть такую компанию, ведь молока ему не перепадает ни капли.

Попугай обретается где-то близко, перелетая с ветки на ветку меж кустами, и без особой надежды отыскивает неблагодарного друга. Однако кричащая расцветка его зеленых в красную полоску перьев, столь контрастных на фоне буро-охряных гор, не укрывается от пристального взгляда кондора, что парит в небесах, подстерегая добычу. Огромная птица с белоснежной шеей и лысой головой молнией рассекает пространство и на бреющем полете хватает когтями говорливую птаху, та вмиг немеет, не кашлянув даже. Похититель взмывает, предвкушая пир на дальней вершине.

Стремительное пике, яростный налет, мощные взмахи неохватных крыльев, — и всколыхнулся в ужасе козлиный народец, поникнув, словно колосящаяся нива под буйным вихрем.

Похищение свершилось, и кот, устремив взор к небу, видит товарища, заключенного меж цепких когтей, тот поднимается зеленой тряпочкой все выше и выше, пока не превращается в точку и не исчезает вовсе.

Стадо уживается с котом. Козленок подрастает, теперь он играет гораздо реже, не сосет мать и должен сам добывать себе пропитание на выгоне. Кот вынужден оттачивать охотничий талант, он рыскает повсюду, и вылазки уводят его все дальше. Как-то раз на тропе случай сводит его с пумой; кота спасает дар акробата. Грозно рычит лев, высмотревший коз. Вожак стада, заслышав рычание, сознает, что оно сулит беду, и пытается увести собратьев подальше от страшного зверя.

В одно пригожее утро на окрестных склонах отовсюду появляются люди. Это пастухи, они пришли забрать скот после летней пастьбы в долинах. Заканчиваются месяцы вольной жизни, когда умножилось приплодом имение испанских колонистов в селении, приютившемся в низине.

Несмотря на долгое полудикое существование, кот не чувствует страха к людям, опасается лишь псов. Однако овчарки не принимают прибившегося к стаду за врага. В тесном загоне привечают и держат домашних котов, ведь они отпугивают грызунов и прочую заразу.

Пастухи окружают стадо и с помощью собак готовят партию к отправке. Псы направляют, организуют, подгоняют скот лаем и энергичными тычками, стараясь не причинить вреда. Козел, вожак рода, понимает их и подчиняется: под его водительством начинается спуск на пути к дому. Бессчетное племя следует за ним.

Кот присоединяется. Он и не подозревает, от чего спасает себя — от грядущей зимы в горах, та сулит лед и снег, белый ветер предвещает верную смерть.

Подобно тому, как стадо свыкается с ограниченностью загона, так и представитель семейства кошачьих постепенно обосновывается у человеческого очага, подстраиваясь под обхождение и привычки хозяев.

Он хранит верность козленку, приведшему его в стадо, но теряет его из виду, не заметив, как принесено в жертву это нежное существо, как оно попадает на стол, за которым кормится семья.

Он бродит по дому, полному детей и котов, от еды здесь всегда что-то остается, и эти лакомые кусочки придают бодрости и сил. Наступление холодов становится последним доводом, и ласкового зова женщины достаточно, чтобы кот занял место возле уютно потрескивающей печи.

Заблудший и отверженный, отлученный от городов, верхом на загнанной кляче, то гордец, то попрошайка, а чаще всего во хмелю, рыскает в поисках поживы горе-рубака. От селенья к поместью, от плантации испанцев к ферме креолов, от ранчо гаучо к хижине индейца. Карты, игра случая, помутнение рассудка, мотовство, гнусные выходки и дурные компании лишили его того, что он некогда отнял у мертвеца. Крайняя нужда гонит его в незнакомые края, где он мечтает раздобыть корку хлеба. Лучше с вином да с мясом, ну, и тюфяк в придачу. А если еще и выслушать согласятся, то впору присочинить о подвигах!

Когда он подъезжает к селению из пяти домов, прилепившихся к склонам гор, с тремя овчарнями каменной кладки, деревянным амбаром и зернохранилищем из тесаного камня, ему не приходится поднимать усталую руку и стучать в двери. О нем возвещает упредительный лай псов, которые выскакивают, почуяв чужака. Мало кто в одиночку отважится пересечь эти пустынные просторы, вдали от дорог… Лишь сообща решаются люди на такое, да и то скорее скупщики и перегонщики скота.

Для пастухов и сельчан медленное приближение призрака на лошаденке выливается в гадание, кто же это: не сеньор, не пристав, не военный, не священник, хотя явно испанец.

К счастью для себя, он подъезжает вовремя — силы его на исходе, он едва не сбился с пути, долго недоедал, вконец изнемог.

Радушие лучшего двора, принимающего гостя, предваряет вырвавшийся наружу вестник: манящий запах густой фасолевой фабады с копченостями.

Хотя пришелец и одержим одной мыслью — поесть, его жадный взгляд подмечает все подробности хозяйства. Он предвкушает уют, страстно надеется оказаться у домашнего очага, хоть ненадолго. Стоит гостю ступить на порог, как все напоминает об уюте: на дощатом полу по порядку парами стоят услужливые деревянные сабо, грубоватая, крепко сбитая обувь дальних краев… А дальше — просторное обиталище, здесь течет обыденная жизнь семьи, здесь стряпают, столуются, шьют, прядут, ведут беседы. Возле чугунов с почерневшими боками, у огненной печи коптится сало. С потолка свисают, словно в открытом холодном шкафу, перемежаясь со связками чеснока, красного перца, лаврового листа и лука, всевозможные колбасы и окорока. Это немедленно вызывает в памяти рубаки незабвенные свиные ноги с рубиновым отливом из родного Авилеса.

И тут, в предвкушении блаженства подмечая по ходу осмотра все, чем богат дом, гость наталкивается на глаза кота, поднимающего голову с подоконника у застекленного проема. Кот пристально смотрит, взгляд его, вперившийся в пришельца, выражает категоричный, холодный отказ в приюте, дарованном людьми.

Человек не знает этого кота — не узнает его, но какая-то смутная, непостижимая догадка отверзает перед ним жуткую бездну, умышленно преданную забвению.

Вначале он сильно пугается, замирает, затем срывается с места. Он выскакивает из дома, бежит прочь по каменистой тропе, забыв о лошади, впадает в неистовство, удаляется, корчась. Нет, это не помрачение рассудка — его пронзил непередаваемый ужас. Может, в кои-то веки, хотя он и не понимает, в чем дело, что-то, похожее на угрызения совести, терзает его душу.

Силуэт тает вдали; за ним тянется, не досягая, вереница догадок и пересудов, полных недоумения, удивления.

На окне кот — свернувшись калачиком и обвившись хвостом — уютнее устраивается в своем благополучии, олицетворяя спокойствие духа, которого так вожделеют люди. Кот мурлычет во сне.

На вечерней проповеди монах произнес мудреное слово, которое Абалай не удержал в памяти, о святых угодниках, забиравшихся на колонну. Возникшие вопросы Абалай приберег для удобного случая, может, позже, у костра.

И святой отец, и сам Абалай — оба гости, с той разницей, что у первого по окончании девятидневной службы будет, куда вернуться.

Часовня, одиноко стоящая в пустынном месте среди мелколесья, где вокруг ни жилья, ни постоянных строений, открывается в праздники Пресвятой Девы, лишь тогда здесь служит священник, приезжающий из города, откуда-то издалека, из весьма благочестивого прихода.