Зная, насколько прочно укоренилась практика приукрашивания любых цифр в стране, вряд ли можно было ожидать, что данные этой проверки будут вполне объективными. Но и то, что пришлось привести Лысенко в сообщении о проверке, рисовало страшную картину. Никакой взаимопомощи растений при гнездовом посеве замечено не было. Уже осенью 1949 года на площади 14 600 гектаров, то есть более чем на трети всей обследованной площади, осталась только половина побегов деревьев, на 37% площади их сохранилось еще меньше -- всего 20%, на 20% площади было обнаружено меньше 10% от высеянных растений, а на 3% площади, т. е. на 1100 гектарах, растения вымерли полностью (13). Это была катастрофа. Огромные средства, вложенные в лесопосадки, оказались выброшенными на ветер!

Как же прореагировал на это Лысенко? Он сделал вид, что ничего страшного не произошло. Публикуя таблицу с цифрами погибших растений, он снабдил ее оптимистическим выводом:

"Результаты этого большого производственного опыта, как показало обследование, полностью подтвердили жизненность гнездового способа посева желудей дуба... Главной причиной изреженных всходов... было невыполнение основных агротехнических требований, предусмотренных инструкцией. Особенно вредно сказалось запоздание с посевом в засушливой зоне. К сожалению, в этих районах, как показало обследование, 50 процентов посевов произведено несвоевременно" (14)3 .

Тем самым вина за неудачу снова была свалена на нерадивых работников, на засуху, на то, что "вместо 6-7 всхожих желудей обычно сеяли всего 1-2-3 всхожих желудя" (16). Но ведь в перечне областей, обследованных комиссией Главка, были лучшие хозяйства и районы не со столь засушливым климатом. К тому же гнездовые посевы для того и затевали, чтобы деревья в гнезде помогали друг другу выстоять в борьбе с неблагоприятными условиями, включая засуху. Поэтому ссылки на нерадивых работников, погодные условия и невсхожесть желудей были, конечно, пустой отговоркой!

На следующий год история повторилась. Посевы на гигантских площадях гибли (17)4. Однако провал не повлиял на решимость властей следовать предложениям Лысенко. На 1953 год, как и прежде, Главное управление полезащитного лесоразведения утвердило гнездовой способ как единственно прогрессивный (19), а Лысенко по-прежнему твердил:

"...обязанностью и долгом чести всех работников сельскохозяйственной науки, лесоводов и агрономов является оказание максимальной научной помощи колхозам и совхозам в освоении и внедрении гнездового способа посева леса" (20).

Разрекламированный сталинский план превращения страны в сплошной сад рушился на глазах. С 1948 по 1953 год посадили в два с половиной раза больше леса, чем за 250 предыдущих лет, но из них к 1956 году сохранилось в виде полноценных деревьев только 4,3%. Да и те остались лишь потому, что колхозники нарушили лысенковские инструкции и сажали и ухаживали за этими посадками по старинке. Все остальное "самоизредилось" (21).

Но пока шло "самоизреживание", Лысенко "стриг купоны": собирал урожай от щедро раздаваемых мифических авансов на будущее. В 1949 году он в третий раз получил Сталинскую премию в размере 200 тысяч рублей (первой он удостоился в 1941, второй -- в 1943 году). Снова пошли в связи с этим гулять по газетным и журнальным страницам хвалебные речи. Все научные биологические журналы поместили сообщения об этом (в некоторых журналах были напечатаны портреты награжденного). В журнале "Биохимия", совсем уж вроде далеком от проблем, которыми занимался Лысенко, главный редактор В.А.Энгельгардт, заместитель главного редактора Н.М.Сисакян и члены редколлегии А.Л.Курсанов, А.И.Опарин и А.В.Палладин поместили верноподданнический слезливо-восторженный панегирик (тоже с портретом), в котором можно было прочесть такие кудрявые строки (22):

"Т.Д.Лысенко -- это ученый нового склада, научный деятель Сталинской эпохи... Подлинного ученого, воинствующего диалектика-материалиста великий советский народ считает своим, народным ученым... Вот почему каждый гражданин Советской страны с радостью отмечает присуждение Т.Д.Лысенко Сталинской премии.

Разве можно пересчитать все, о чем спрашивают у академика Т.Д.Лысенко и на что он дает мудрые советы с учетом достижений мичуринской науки и народного опыта наших колхозников!" (23).

Далее редколлегия журнала силилась нарисовать перед читателями перспективу будущих сказочных свершений, ожидающих народ от воплощения замыслов "колхозного академика":

"Когда мы говорим академик Лысенко... перед нашими глазами раскрывается величественная панорама недалекого будущего нашего социалистического сельского хозяйства. Мы видим обширные поля ветвистой пшеницы, виноградники в центральных областях, цветущие поля Заполярья, плантации цитрусовых на Украине, Северном Кавказе, в Крыму, Средней Азии. А в знойных степях Сталинграда и многих других районов мы видим зеленые массивы широколиственного дуба, березы, красоту которой почему-то до сих пор связывали только с севером. Мы видим озимую пшеницу, приобретшую свою новую родину в степях Сибири, высокопродуктивные стада на колхозных и совхозных фермах и многое, о чем трудно еще сейчас сказать, но что будет реальностью в недалеком будущем...

Как подлинный ученый он творит ежечасно, ежедневно, он весь есть творчество в постоянном действии" (24).

Нужны были воистину волшебные бинокуляры, чтобы узреть это будущее великолепие, или быть циниками, чтобы печатать в серьезном журнале такие строки о "развесистой клюкве". А пока дубы не желали расти в "знойных степях Сталинграда", и не спасал от недорода квадратно-гнездовой способ посадки. И не было никакого проку от посевов озимой пшеницы по стерне в Сибири. Что уж было надеяться на чудо с ветвистой пшеницей в Подмосковье, или, что совсем дико, -- на сказки про "цветущие сады Заполярья". Миф рушился, хоть подхалимствующие делали вид, что не замечают этого (см. также /25/).

В первый же год после смерти Сталина из газет в основном исчезли упоминания об этом плане. Затем проблема катастрофы с полезащитными полосами была рассмотрена на заседании коллегии МСХ СССР (26), а в июле 1954 года на Всесоюзной конференции по лесоводству вопрос о том, следует ли продолжать сажать лес гнездовым способом, был поставлен на голосование. Лесоводы в присутствии Лысенко единогласно проголосовали против (27).

По официальной оценке заместителя министра лесного хозяйства СССР В.Я.Колданова (28) страна потеряла от этой сталинско-лысенковской аферы около миллиарда рублей! Вряд ли эта цифра сколько-нибудь правильно отражала размер истинных потерь, и сосчитать точно, сколько же средств унесла эта затея -- миллиард или десятки миллиардов, сегодня уже некому.

"Скоро ли советский народ увидит плоды преобразования природы?" --

спрашивал в 1949 году в своей статье в "Огоньке" Е.М.Чекменев и отвечал:

"Несомненно скоро. Накопленный нашей наукой и практикой опыт на полях Кубани, Дона, Украины и Поволжья дает полное право это утверждать" (29).

Однако положенная в основу заманчивого проекта лысенковская "наука" не давала никакого права на такие умозаключения и разрушила радужные планы в самом начале их реализации. Оказался нереальным и чисто волюнтаристский расчет Сталина на изменение климата от сети лесных полос. Те государственные и даже межколхозные полосы, которые, в конце концов, выросли (после многократных пересевов), не стали даже слабым препятствием на пути суховеев и не прекратили засух. А убытки, понесенные страной в результате деятельности безумных прожектеров, были невосполнимы. Но они не сказались на судьбе Лысенко и нисколько не образумили горе-новатора. Он и позже (вплоть до 1964 года) публиковал статьи о пользе гнездового посева, переиздавал старые инструкции, вставлял их в очередные издания "Агробиологии", не внося даже минимальных поправок. Всё, по его убеждению, было в них правильно. В 1957 году он объявил еще об одном открытии: