При наличии вышеуказанных обстоятельств ни один уважающий себя ученый и в особенности ни один генетик, если только он сохранил свободу выбора, не может согласиться на то, чтобы его имя фигурировало в списках Вашей академии" (письмо приведено в официальном переводе, сделанном для Политбюро ЦК ВКП(б); перевод хранился в Центральном Политическом Архиве /217/).

В эти же дни в печати в особенно мажорных тонах расписывали "народность" советской науки, делали упор на связь между появлением в науке таких людей, как Лысенко, и программой партии по привлечению в науку и культуру "красных специалистов". В ноябрьском номере журнала "Вестник АН СССР" в передовой статье (218) были приведены слова С.И.Вавилова:

"Народность советской науки определяется тем, что за советские годы в науку привлечены народные массы, что громадное большинство всей армии советских ученых -- это выходцы из рабочих и крестьян, которые всем своим существом связывают нашу научную культуру с жизнью, бытом, стремлением народных масс" (219).

Подтверждением того, насколько высоко ставили победу Лысенко кремлевские руководители, служило то, что даже в докладе, посвященном 31-й годовщине Октября, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР В.М.Молотов в присутствии самого Председателя -- И.В.Сталина особо остановился на этом вопросе, оценив его с политической точки зрения:

"Дискуссия по вопросам наследственности поставила большие принципиальные вопросы о борьбе подлинной науки, основанной на принципах материализма, с реакционными идеалистическими пережитками в научной работе, вроде учения вейсманизма о неизменной наследственности, исключающей передачу приобретенных свойств после-дующим поколениям. Она подчеркнула творческое значение материалистических принципов для всех областей науки, что должно содействовать ускоренному движению вперед научно-творческой работы в нашей стране. Мы должны помнить поставленную товарищем Сталиным перед нашими учеными задачу: "Не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны"... Дискуссия по вопросам биологии имела и большое практическое значение, особенно для дальнейших успехов социалистического сельского хозяйства. Недаром эту борьбу возглавил академик Лысенко, заслуги которого в нашей общей борьбе по подъему социалистического сельского хозяйства известны всем...

... Научная дискуссия по вопросам биологии была проведена под направляющим влиянием нашей партии. Руководящие идеи товарища Сталина и здесь сыграли решающую роль, открыв новые широкие перспективы в научной и практической работе" (220).

Был ли Сталин предрасположен к лысенкоизму?

В заключение этой главы есть смысл вернуться к вопросу, не раз возникавшему в литературе и носящему хоть и личностный характер, но достаточно важному: почему Сталин с таким воодушевлением воспринял лысенкоизм? Действительно, почему наивные и поверхностные идеи Лысенко о прямом влиянии внешней среды на наследственность, его горячее одобрение принципа наследования благоприобретенных признаков -- эти, в общем, довольно легко отвергаемые экспериментами взгляды, нашли отклик в душе Сталина?

Анализируя этот вопрос, Ж.А.Медведев (221) и Л.Грэм (") отрицают связь между собственными идеями Сталина, выражавшимися им с первых самостоятельных политических шагов, и лысенковскими утверждениями. Грэм, в частности, повторяя слова Ж.А.Медведева, пишет:

"Поддержка, которую Лысенко заслужил у Сталина, была без сомнения очень важной в его непрерывном взлете. Однако трудно отыскать в теоретических писаниях Сталина свидетельства для такой симпатии. Некоторые авторы считают, что с ранних пор Сталин был предрасположен к неоламаркизму; в подкрепление этого взгляда часто ссылаются на сталинскую работу "Анархизм или социализм?", опубликованную в 1906 году. Эти аргументы становятся менее убедительными при их проверке: одна единственная фраза из "Анархизма или социализма?" имеет отношение к биологии и эта фраза не очень значаща" (223).

Грэм вслед за Медведевым приводит эту, якобы единственную, фразу, использованную Сталиным во время обсуждения периодической системы элементов Менделеева (224), когда Сталин, говоря о переходе количественных изменений в качественные, пишет:

"Об этом же свидетельствует в биологии теория неоламаркизма, которой уступает место неодарвинизм" (225).

Однако утверждение о наличии всего одной фразы, имеющей отношение к биологии, в данной работе Сталина -- ошибочно. Рассуждения о дарвинизме и ламаркизме как способах объяснения эволюционного развития и о теории катастроф Кювье как одной из форм объяснения революционных перемен занимают центральное место в первой части работы, озаглавленной "Диалектический метод". Обращаясь к наблюдениям биологов, касающимся изменений органического мира и безосновательно привлекая эти наблюдения к решению вопросов социального развития, Сталин видит в них иллюстрацию диалектического единства количественных и качественных изменений24,

"когда прогрессивные элементы стихийно [эволюционно -- В.С.] продолжают свою повседневную работу и вносят в старые порядки мелкие, количественные изменения",

и, в конце концов, обусловливают возникновение революционной ситуации, то есть приводят к такому положению, при котором, по словам Сталина:

"... те же элементы объединяются, проникают единой идеей и устремляются против вражеского лагеря, чтобы в корне уничтожить старые порядки и внести в жизнь качественные изменения, установить новые порядки" (226).

Сталин далее утверждал:

"Эволюция подготовляет революцию и создает для нее почву, а революция завершает эволюцию и содействует ее дальнейшей работе" (227).

Завершая обсуждение перехода количественных изменений в качественные и соотношение эволюционных и революционных переходов, он пишет:

"Такие же процессы имеют место и в жизни природы... все в природе должно рассматриваться с точки зрения движения развития" (228),

и затем упоминает периодическую таблицу Менделеева, выписывая предложение о "теории неоламаркизма, которой уступает место неодарвинизм" (229), то есть предложение, приведенное Медведевым и Грэмом.

Сталин продолжает использовать имена Ламарка и Дарвина в своей полемике с анархистами, когда, пытаясь доказать правоту диалектического метода, говорит:

"не были революционерами также Ламарк и Дарвин, но их эволюционный метод поставил на ноги биологическую науку" (230).

Заметим, и здесь примат отдается Ламарку, которого он, разумеется, не в силу хронологических, а идейных причин ставит впереди Дарвина, ибо Сталин уверен, что неоламаркизм25 выходит победителем в борьбе с неодарвинизмом. Последний, по его мысли, вынужден теперь "уступить место неоламаркизму".

Дальше он раскрывает еще больше неприятие неодарвинизма, когда рассуждает о положительных и отрицательных сторонах в развитии, в движении:

"Коль скоро жизнь изменяется и находится в движении, -- всякое жизненное явление имеет две тенденции: положительную и отрицательную, из коих первую мы должны защищать, а вторую отвергнуть" (233).

Конечно, в этом заявлении не может не поражать вульгарное деление жизненных процессов всего на два полярных по своей направленности течения, непонимание и гораздо большего спектра тенденций в развитии, и их взаимозависимость, и примитивное стремление направить творческую активность человека к тому, чтобы "защитить" положительное начало и подавить "отрицательное". В годы расцвета сталинского диктата это его отношение к природе вылилось в особенно уродливое восхваление лозунга И.В.Мичурина: "Мы не можем ждать милостей от природы -- взять их у нее наша задача", и в гибельное для природы отношение к естественным ресурсам26.

Затем в полемике с грузинскими и отчасти русскими анархистами, по его словам, полагающими, что "марксизм опирается на дарвинизм и относится к нему некритически" (234), Сталин делает еще одно -- важнейшее замечание относительно дарвинизма, которое будучи само по себе совершенно неверным и бездоказательным (и, кстати, далеким от взглядов самого Дарвина), тем не менее, весьма характерно демонстрирует корни негативного отношения Сталина к дарвинизму. Отношение это сложилось уже в те годы -- далекие от времени выхода Лысенко на путь борьбы с генетикой. Итак, Сталин утверждает: