Вот мои помыслы -- продолжить и завершить достойным для советского ученого образом большие недоконченные работы на пользу советскому народу, моей Родине. Во время пребывания во внутренней тюрьме НКВД, во время следствия, когда я имел возможность получать бумагу и карандаш, написана большая книга "История развития мирового земледелия (мировые ресурсы земледелия и их использование)", где главное внимание уделено СССР. Перед арестом я заканчивал большой многолетний труд: "Борьба с болезнями растений путем внедрения устойчивых сортов". Незаконченными остались: "Полевые культуры СССР", "Мировые ресурсы сортов зерновых культур и их использование в советской селекции", "Растениеводство Кавказа (его прошлое, настоящее и будущее)", большая книга "Очаги земледелия пяти континентов" (результаты моих путешествий по Азии, Европе, Африке, Северной и Южной Америкам за 25 лет).
Мне 54 года. Имея большой опыт и знания, в особенности в области растениеводства, владея свободно главнейшими европейскими языками, я был бы счастлив отдать себя полностью моей Родине, умереть за полезной работой для моей страны. Будучи физически и морально достаточно крепким, я был бы рад в трудную годину для моей Родины быть использованным для обороны страны по моей специальности, как растениевод, в деле увеличения растительного продовольствия и технического сырья.
Прошу и умоляю вас о смягчении моей участи, о выяснении моей участи, о выяснении моей дальнейшей судьбы, о предоставлении работы по моей специальности, хотя бы в скромном виде (как научного работника и педагога) и о разрешении общения в той или иной форме с моей семьей (жена, два сына, один -- комсомолец, вероятно, на военной службе, и брат -- академик, физик), о которых я не имею сведений более полутора лет. Убедительно прошу ускорить решение по моему делу.
Н.Вавилов" (76).
"Милосердие" свершилось 23 июня 1942 года, когда смертную казнь заменили двадцатью годами лишения свободы. Донести это решение до начальников Саратовской тюрьмы чекисты (спроста ли?!) не спешили. А Вавилова пока морили голодом. Настал момент, когда советское милосердие оказалось недейственным. Было поздно! Вавилов умирал от истощения. В январе 1943 года у него начался неудержимый дистрофический понос, его перевели из камеры в больницу, и спасти его было уже невозможно. Могучий организм был сломлен, 23 января пришла смерть. Тело Вавилова свалили в общую яму.
Остается добавить только одно: и после реабилитации Вавилова Лысенко не забывал его публично вспоминать. Он не вычеркнул его имя из изданий своих работ в пятидесятые годы, как сделал это с именами других лиц, подвергнувшихся репрессиям (скажем, своего патрона Я.А.Яковлева). Для многих это казалось странным. В годы сталинской диктатуры имена людей, арестованных или казненных, исчезали из употребления, переставали цитироваться (даже при переизданиях старых работ), упоминаться в выступлениях. Человека полностью вычеркивали из общественной памяти, часто подвергали публичному забвению еще при жизни. Позволительно было лишь клеймить позором главных врагов Сталина и партии, называемых собирательным именем -- троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы и им подобные.
Поэтому можно удивляться, почему Лысенко, всю жизнь переиздавая не-счетное число раз сборники своих статей, не переставал упоминать имя Вавилова. Возможно, его самолюбию льстило, что он может ставить свою фамилию рядом с фамилией Вавилова, а может быть это происходило потому, что Вавилов остался для Лысенко врагом номер один, человеком, которого он никогда не смог забыть, спору с которым придавал особое значение, даже после того, как Николай Иванович был умерщвлен в Саратовской тюрьме голодом и издевательствами в 1943 году. Ведь по-своему и Лысенко был "убежденец".
Арест и расстрел Карпеченко
Большинство людей, названных Вавиловым соучастниками его вредительской активности, через непродолжительное время оказались за решеткой. Но до поры до времени проскрипционный список держали втайне. Вне кабинетов чекистов и партийных боссов, перед которыми энкавэдэшники отчитывались о результатах допросов Вавилова, о наговорах на остающихся на свободе генетиков никто не знал, и Лысенко и лысенковцам нужно было продолжать шельмовать сторонников Вавилова, создавать им новые и новые трудности.
На протяжении многих лет Кольцов, Карпеченко, Левитский, Мёллер -- сильные своими экспериментальными результатами и теоретическими достижениями, с достоинством отвечали на выпады лысенкоистов, язвительно и адресно парировали их выпады, не оставляли никакой надежды на сговор, молчаливое соглашательство или подчиненность. Их и почитали своими самыми зловредными противниками Лысенко и его сторонники. Однако Мёллер уже был недосягаем -- он успел уехать живым из СССР в 1937 году, избежав ареста. Кольцов событиями 1939 года был лишен силы, оказавшись удаленным с поста директора Института экспериментальной биологии, да и вообще он был вне школы Вавилова, и его фамилия почти не встречалась в протоколах допроса Николая Ивановича. Оставались Карпеченко и Левитский. Первый всё еще был заведующим кафедрой генетики и селекции растений в Ленинградском университете и заведующим Отделом в ВИРе (правда, от самого Отдела, некогда большого и важного, сохранилась лишь небольшая группа).
Своими работами Георгий Дмитриевич был известен в мире, а не только в Союзе, вел он себя совершенно независимо и смело, не раз показывал лысенковцам, что о них думает. Речи Карпеченко на многих встречах в Наркомземе, на сессиях ВАСХНИЛ и на обсуждениях в журнале "Под знаменем марксизма" были очень острыми и прямыми. Поэтому стало уже традицией у лысенковцев видеть в нем едва ли не главную мишень для нападок. Еще в 1936 году близкий сотрудник Мичурина П.Н.Яковлев опубликовал в "Правде" статью (77), в которой он обвинял Карпеченко, М.А.Розанову и еще нескольких ведущих сотрудников ВИР, "в кастовом недоброжелательстве" к Мичурину, проявившемся в первом томе "Теоретических основ селекции растений". Ленинградский обком партии тут же решил примерно наказать Карпеченко и Розанову (к счастью, они были беспартийными и большого урона не понесли), а партийцам Данину и Ковалеву за то, что они не согласились с мичуринскими выдумками о влиянии подвоя на привой и о роли ментора, были вынесены строгие партийные взыскания. Дело дошло даже до отдела науки ЦК, и зав. отделом К.Я.Бауман вмешался, переговорил с А.А.Ждановым, строгие взыскания были отменены (все-таки, Бауман считал, что это внутринаучные споры и даже написал об этом Сталину и Молотову /78/), после чего в "Правде" появилось соответствующее решение Ленинградского обкома партии (79). Примерно в это же время директор Детскосельских лабораторий ВИР В.С.Соколов писал в характеристике на Карпеченко как об ученом, "недостаточно отчетливо и искренне проводящем советскую политику", что он "реконструировать на базе марксистской диалектики генетику не может, наоборот, проявляет порой политику на дискредитирование начинаний в эт�
После ареста Вавилова карпеченковскую лабораторию в ВИР▓е быстро разгромили, используя в качестве основания для этого решения наезжих комиссий. Новый директор Эйхфельд активно в разгроме участвовал. Оставалось изничтожить самого Карпеченко и его кафедру генетики и селекции растений в Ленинградском университете. На ней, кроме Карпеченко, ведущую роль играли профессора Г.А.Левитский, Л.И.Говоров, М.А.Розанова, доценты А.П.Соколовская и Д.Р.Габе. Вообще выступлений против Карпеченко, Левитского и читаемых ими курсов в ЛГУ было немало и раньше. Часть студентов, особенно из самых теперь главных -- выходцев из колхозов и семей простых рабочих -- возмущалась сложностью генетики и предпочитала простенькие рассуждения "мичуринцев". Еще 31 марта 1936 года в "Ленинградской правде" появилась статья с утверждениями о том, что курс генетики в университете не отражает успехов лысенковцев. В последующие годы такие нападки на кафедру генетики повторялись.
