Причем, если раньше его обвиняли в сочувствии фашистским извращениям, то теперь и это было перевернуто, и авторы статьи сообщали читателям, что взгляды Кольцова:
"ничем не отличаются от стержневой части фашистской программы! И возникает справедливый вопрос, не положены ли в основы программы фашистов эти "научные труды" акад. Кольцова" (63).
Вывод, делаемый в статье, был определенным:
"Кольцов фальсифицирует историю рабочего движения в своих реакционных целях ... Советской науке не по пути с "учениями" Кольцова" (64).
И тут же от рассмотрения личности Кольцова перебрасывался мостик ко всей науке -- генетике:
"Борьба с формальной генетикой, возглавляемой Кольцовым, последовательная борьба за дарвиновскую генетику [не правда ли, замечательный оборот -- "дарвиновская генетика", особенно если вспомнить, что во времена Дарвина генетика еще не существовала! -- В.С.] является непреложным условием пышного расцвета нашей биологической науки" (65).
Такой характерный переброс был всегда присущ дискуссиям политиканов.
К чести Кольцова он, проявив огромное мужество, не отступил от своих взглядов (66), как не отступал всегда раньше и всегда позже, вплоть до самой смерти.
Снятие Н.К.Кольцова с поста директора Института
экспериментальной биологии
Наскоки не могли продолжаться вечно без последствий, но расправе с Кольцовым мешало одно обстоятельство: его институт подчинялся не Академии наук СССР и не ВАСХНИЛ, а Наркомздраву, финансировался также органами здравоохранения, а в них, похоже, Кольцова уважали и в обиду не давали. В январе 1938 года Институт экспериментальной биологии, был передан из ведения Наркомздрава СССР в Академию наук СССР. Кольцов отнесся к этому решению с удовлетворением. Он послал в АН СССР большую докладную записку с изложением задач института и его структуры. Директор института считал, что для успеха дальнейших исследований и сохранения лица института необходимо, чтобы в нем работали следующие подразделения: 1) отдел, занимающийся собственно изучением клетки; 2) отдел цитологических основ наследственности и изменчивости и 3) отдел цитологических основ физиологии развития. В конце записки Кольцов выражал уверенность, что
"институт, конечно, сохранит свое прежнее наименование ... под которым он работал в течение 21 года и которое подчеркивает экспериментальный характер и двойственность его проблематики: объединение теории эволюции с учением о клетке ..." (67).
Но ни программа института не была принята, ни его название не было сохранено. Академия наук оказалась мачехой для прославленного научного учреждения. Во-первых, сразу же было изменено название. Теперь институт стали именовать Институтом цитологии, гистологии и эмбриологии. Во-вторых, структуру института быстро изменили, и директор начал испытывать на себе отношение, которого раньше он счастливо избегал.
В 1938 году после обвинения Академии наук СССР на заседании Советского Правительства в неудовлетворительном развертывании научных работ в СССР, приказом сверху было объявлено о выборах большого числа новых членов академии. Партийные власти решили, что нужно изменить существующие тенденции в науке путем внедрения в Академию наук тех людей, которые будут послушны приказам сверху и кто обеспечит нужное правительству развитие исследований. По идее, ученые-академики должны были бы избрать в АН СССР лучших ученых, а на практике политиканы, отчетливо понимавшие чаяния вождей стремились сделать все возможное, чтобы избрать академиками и членами-корреспондентами послушных по поведению и устремлениям людей, чтобы сделать академию ручной. В январе 1939 года в "Правде" близкие к верхам академики Бах и Келлер и восемь примкнувших к ним молодых ученых, из которых шестеро были сотрудниками Вавилова по Институту генетики АН СССР, выступили с заявлением, что Кольцов и Л.С.Берг -- выдающийся зоогеограф, эволюционист и путешественник не должны быть избраны в состав академиков. Их письмо так и было озаглавлено: "Лжеученым не место в Академии наук" (68)6 . Великому русскому ученому Кольцову, чье имя украсило бы навсегда Академию наук СССР, авторы инкриминировали фашистские взгляды, при этом было заявлено, что "фашизм целиком воспринял евгенику. В обосновании еврейских погромов... лежат теории современных евгенистов". Среди названных имен евгенистов фамилия Кольцова была повторена несколько раз. Трудно поверить, что вавиловские сотрудники поставили свои подписи под состряпанным против Кольцова пасквилем, но не поставили об этом в известность своего дирек
После такой статьи ни Кольцов, ни Берг не прошли в академики (последнего избрали академиком в 1946 году), а для разбора дел в кольцовском институте Президиум АН СССР назначил специальную комиссию во главе с первым человеком, подписавшим письмо в "Правде", -- А.Н.Бахом. В комиссию вошли Т.Д.Лысенко, хирург Н.И.Бурденко, акад. АН УССР А.А.Сапегин, члены-корреспонденты АН СССР Н.И.Гращенков и Х.С.Коштоянц, И.И.Презент и другие. Члены комиссии стали наезжать в институт, беседовали с сотрудниками. Несколько раз приезжал на Воронцово поле Лысенко. В конце концов, были набраны нужные материалы, и было назначено общее собрание коллектива института, на котором комиссия собиралась выслушать сотрудников, изложить свои впечатления и зачитать свое решение.
На таких собраниях нередко верх берут личности малосимпатичные, злобные, или честолюбцы с неудовлетворенными амбициями, или неудачники, ищущие причину своих неуспехов в коварстве невзлюбивших их начальников. Но в небольшом кольцовском институте людей, использующих "огонь критики" для решения своих делишек, почти не оказалось. Лишь двое -- тогдашний заведующий отделом генетики Института Н.П.Дубинин, рвавшийся к креслу директора (он, кстати, председательствовал на собрании), и человек со стороны, имевший те же цели -- Х.С.Коштоянц7 выступили с осуждением, но ... лишь старых взглядов Кольцова по вопросам евгеники. Видимо понимая, что можно нарваться на всеобщий публичный взрыв негодования со стороны присутствующих коллег, даже эти двое принялись заверять присутствующих членов комиссии, что старые кольцовские заблуждения были временными, что они давно забыты и не оказывают никакого влияния на текущую деятельность директора института. Они оба повторили, что Кольцов представляет собой блистательного ученого и честного человека, не способного к двурушничеству. Собрание всецело поддержало Кольцова, что было совершенно удивительным фактом тех дней. Предателей и слабых духом людей в коллективе института не оказалось. По существовавшим правилам игры осудить Кольцова должен был коллектив сотрудников. А если коллектив этого не сделал, то и привлекать Кольцова к уголовной ответственности за вредительство в данный момент оснований не было. Демагогическая система сыграла в этом случае дурную шутку с создателями демагогии: воля коллектива священна!
Таким образом набрать порочащих Кольцова фактов из сегодняшней его деятельности комиссии так и не удалось. Сам Кольцов и на этот раз не отступивший от своей мужественной позиции, выступил на собрании спокойно, и без дрожи в голосе произнес то, что в те дни никто говорить в подобных ситуациях не решался. Он не согласился ни с одним из обвинений, ни в чем себя виновным не признал, не только не каялся, но дал ясно понять, что презирает тех, кто навалился на него и за прошлые и за сегодняшние "проступки".
"Я ошибался в жизни два раза, -- сказал он на собрании. -- Один раз по молодости лет и неопытности неверно определил одного паука. В другой раз такая же история вышла с еще одним представителем беспозвоночных. До 14 лет я верил в Бога, а потом понял, что Бога нет, и стал относиться к религиозным предрассудкам, как каждый грамотный биолог. Но могу я ли утверждать, что до 14 лет ошибался? Это была моя жизнь, моя дорога, и я не стану отрекаться от самого себя" (69).
