— Вы переписываетесь?

— Начальство тамошнее не зверствует, — сказал Дмитрий Иванович, уклоняясь от прямого ответа. — Я вам советую ехать туда.

— А… туда можно?

— Отсюда уже можно.

— Не знаю, прямо не знаю, что делать.

— Исходите из того, что у вас нет другого выхода. Сегодня Андрея избили, а завтра придумают что-нибудь пострашнее. — Он покосился на жердину. — Никогда не видели, как такими вот дубинами дерутся?.. Пока вас только предупредили.

— Наверное, так оно и есть, — согласилась Евгения Сергеевна. — Вы меня, кажется, убедили. Андрей тоже просится уехать отсюда. Ему шепнули, чтобы мы убирались.

— И вам шепнут, — вздохнул Дмитрий Иванович, — И еще как шепнут! А председатель будет в стороне. Он даже посочувствует вам. Это он вам говорил, что здесь закон — тайга?

— Да. Жестокие все-таки люди.

— Люди, дорогая Евгения Сергеевна, здесь разные, как и повсюду. А нравы… Даже не знаю, можно ли винить людей. Идет борьба за выживание, почти по Дарвину. Или — или. Не я тебя, так ты меня. Такая вот философия.

— Война повлияла.

— И война, разумеется. Но не только. Слишком недалеко ушел человек от первобытного своего предка, не знавшего огня. Кровь и страдания других возбуждают в человеке самые низменные инстинкты. А здесь темнота, беспросветная, вековечная,

— А я со своим уставом, — усмехнулась Евгения Сергеевна.

— Азиатчина, язычество, — поморщился Дмитрий Иванович. — В округе, между прочим, верст на сто нет ни одного храма. Так что монастырь это особенный, поистине со своим уставом. Ехать вам надо.

— Поедем, мама? — спросил Андрей совсем уж сонным голосом.

— Поедем, сынок. Спи, поздно уже.

— Да и вам пора отдыхать, — сказал Дмитрий Иванович. — И уж извините, но сегодня и я заночую у вас. На лавке вот и прилягу.

Евгения Сергеевна удивленно взглянула на него.

— Береженого и Бог бережет, — проговорил он и развел руками. — А сплетни вам теперь безразличны.

— Тогда хоть к Андрею на печь полезайте.

— Ничего, отсюда слышнее, что на дворе делается.

— Вы считаете, что это так серьезно?

— Я считаюсь с фактами и со своим опытом.

XXI

КОГДА на следующий день Евгения Сергеевна сказала председателю, что они хотят уехать, он откровенно удивился. Похоже, он был уверен, что она смирится с неизбежностью, придет на поклон, ибо понимал — деваться ей просто некуда. Добро бы обыкновенная эвакуированная, жена фронтовика, тогда за нее военкомат мог бы заступиться, а то неизвестно кто! Ну, что муж ее враг народа — этому-то Яков Филиппович ничуть не верил, у него хватало ума разобраться и понять, что происходило на самом деле в предвоенные годы, даром что ни газет, ни книг не читал, хотя и вправду немножко читать умел — научился, пока скитался по фронтам гражданской. А повоевать ему, между прочим, пришлось и за красных, и за белых — такая уж это была война.

— Вон ты как все обдумала, — покачал он головой, сверля Евгению Сергеевну глазами. — Или учитель присоветовал?..

— Нам ведь с вами все равно не сработаться. — Она старалась говорить спокойно. Решила, что выяснять отношения бессмысленно и вообще лучше сделать вид, будто ничего не случилось. О том же, что произошло накануне, напоминать и вовсе ни к чему. Не сработались — и все тут. И мирно разошлись.

— Обвела, выходит… Вокруг пальца обвела, — ухмыльнулся он и покачал головой. — И далеко ли ежели не секрет, навострилась? Где тебя ждут-поджидают?..

— Это мое дело, Яков Филиппович.

— Может, и твое, а может, и не только твое, а наше общее.

— Что вы имеете в виду? — насторожилась Евгения Сергеевна, зная, что председатель зря слова не молвит.

— Так, к слову пришлось… Спешить не надо, Сергеевна, — Он усмехнулся злорадно, и от этой его усмешки кожа у Евгении Сергеевны покрылась мурашками. Страшно ей стало, — Умные люди толкуют, что поспешишь — народ насмешишь!.. — Он поднял палец, — А что его смешить, народ-то, когда он и так насквозь смешной весь. В делах твоих еще разобраться надо. Откуда мне знать, чего это ты бежать надумала?.. Может, пользовалась моей неграмотностью и доверием… Да и член колхоза ты, даже вот и член правления, шутка ли сказать! Отпустит ли тебя собрание…

— Не стыдно вам, Яков Филиппович?

— А чего мне стыдно? Вроде все застегнуто… — Он опустил глаза, посмотрел на штаны.

— Вы же прекрасно знаете, что ничем я не пользовалась…

— Я и говорю, что стыд не дым, глаза не выест. Однако пощипать сильно может. Правда ли, к примеру, что ты взяла со склада поросеночка на восемь кило, а документов не представила, как оно положено быть?..

— Вы же знаете, как было дело. А поросенка Татьяна сама и принесла.

— Прямо сама?

— Сын свидетель.

— Твой сын, конечно, важный свидетель. Да и что, если сама принесла?.. Ты велела — она принесла. Нарушила порядок? Нарушила, тоже ответит по всей строгости военного времени, чтоб другим неповадно было колхозное добро тащить! Оно получается, что ты тут вроде и не виноватая… — Он покачал головой и поскреб в затылке. — Худо для Таньки дело складывается, он как худо! Хищение получается колхозного имущества!.. — Яков Филиппович достал кисет и стал сворачивать цигарку.

— Я не отказываюсь, что взяла поросенка, — сказала Евгения Сергеевна. — Татьяна ни при чем. Д квитанцию я сейчас выпишу. Она у меня в столе с вашей подписью лежит, — И обругала себя мысленно, что не сделала этого сразу.

— Однако не лежит, — сказал Яков Филиппович, прикуривая, — Однако мы тоже не дураки.

— Вы ее взяли?!

— Бог с тобой. Ее и не было вовсе.

Евгения Сергеевна открыла ящик стола. Квитанции не было.

— Это подло, Яков Филиппович.

— А ты как думала?.. Я же говорю, что в твоих делах разобраться надо. Мало ли что у тебя в бумагах делается] Может, если поискать, и что другое найдется. Да и найдется, чтоб к прокурору за самовольство и самовластие. Ты говорила, что люди с голоду мрут, а сама поросятинку кушаешь, молочко опять же… На молочко-то, поди, и вовсе квитанций нет? Задарма, выходит, брала на ферме?..

— Но я же не знала ничего, вы же сами велели!

— Мое веление к делу не прицепишь, — сказал Яков Филиппович, попыхивая цигаркой. — Ты тут навыдумываешь всякого.

— Люди подтвердят.

— Эх-ха, Сергеевна! — Он рассмеялся, — Людям жить хочется, а что ты им?.. А хоть бы и осмелился кто, пустое это. Твое дело учет, а ты сама безучетно получала все. Я, к примеру, думал, что ты по-честному выписываешь. Откуда мне знать, что ты подсовываешь мне подписывать?.. Не-е, Сергеевна, куда ни кинь, всюду получается клин. Не будет тебе веры. И с тебя хватит, чтоб засадить туда, где и мужик твой ныне обретается. Или его к стенке, а?..

— Замолчите! — выкрикнула Евгения Сергеевна, не в силах больше сдерживать себя и чувствуя, что сейчас расплачется. А допустить этого нельзя. Нельзя этому человеку показать свою слабость. — Гадкий вы, гадкий! И как только земля такого носит!..

— Земля что, — проговорил Яков Филиппович посмеиваясь, — Земля, она одна на всех, потому и носит всех и в себя принимает. А ты бы помалкивала, чем словами разными кидаться. А то нехорошо получается. Очень даже нехорошо. Тебя, понимаешь, со всей душой встретили, люди потянулись к тебе, поверили, стало быть, а ты не оправдала… Вот я и говорю: что теперь делать-то будем?

— Что хотите, то и делайте. Я докажу.

— Навряд ли, Сергеевна, Назначим ревизию, пригласим для такого дела кого пограмотнее из района, вынесем на правление, а то на общее собрание можно, пусть народ решает, если прокурор по-своему прежде не решит.

— Надеетесь, что мне не поверят, а вам поверят?

— На то похоже.

— Ну да, у вас в районе все свои, а в деревне вас боятся.

— И это есть. Гляди, в общем, сама. По крайности, рассчитаться с колхозом ты так и так должна. Хоть и законно получала прокорм себе и сыну. Авансом давали.

— Но у меня же есть трудодни, — сказала Евгения Сергеевна, чуть успокаиваясь. Ей показалось, что председатель отступает.