И это была правда: колхоз «Большевик» успешнее всех в районе справлялся с госпоставками, и самим кое-что оставалось. Будь Евгения Сергеевна поопытнее, она давно поняла бы, что дело тут не только и, может, не столько в хорошей работе, сколько в умении Якова Филипповича, в его природной хитрости. Ну, например, она знала, что есть так называемое Воробьево поле — километрах в семи от деревни, но не догадывалась, что поле это — тайное, нигде не учтенное, а там как-никак двадцать гектаров с гаком, и засеяно оно было горохом. А еще были в колхозе и неучтенные коровы, и овцы, и свиньи, а уж про кур и говорить нечего.
— Ладно, Сергеевна, — сказал, надевая шапку, Яков Филиппович. — Дай-ка чистую квитанцию, я подпишу, а ты после заполнишь, что там положено.
Конечно, получить поросенка к Новому году было бы совсем неплохо. Голодать-то они с Андреем не голодали, но мясо все же на столе бывало редко. И все-таки Евгения Сергеевна не решилась выписывать, спрятала квитанцию в стол. Подумала, что посоветуется с тем же Егором Кузьмичом или с Дмитрием Ивановичем. А дома ее ждал сюрприз — кладовщица уже принесла поросенка.
Андрей радовался, что на Новый год у них будет поросенок, и Евгения Сергеевна поняла, что придется принять этот подарок. Не нести же назад — это обидит Якова Филипповича, да и других правленцев, и не хотелось омрачать радость сына…
XX
ТРИДЦАТОГО декабря (Евгения Сергеевна до смерти не забудет этот день) Яков Филиппович прямо с утра распорядился выписать еще двух поросят, барашка, пять десятков яиц и три пуда муки.
— Ты оформляй, а я пойду запрягать Марата, в район поеду. Отнесешь квитанции в кладовую, я по пути сам заеду и заберу все.
— А на кого выписывать? — спросила Евгения Сергеевна.
— Ну там… — Он поморщился. — Придумай сама. В район повезу, людям тоже попраздновать Новый год хочется.
— А списывать как будем?
— Война, Сергеевна, все спишет!
Ей показалось, что председатель подмигнул при этом.
— Я на это не пойду, — сказала Евгения Сергеевна и покачала головой. — За это нас с вами под суд могут отдать.
— Эка делов! — Яков Филиппович рассмеялся. — Не пугайся, здесь не Ленинград. Суд наш хотя и называется народный, а тоже районный. Понимать надо, Сергеевна. Так что давай, чтоб я засветло и домой вернулся. По ночи-то ехать не ахти, волков нынче развелось ужас сколько. Будто бы от фронта в тыл бегут.
— Нет, Яков Филиппович, не имею права, — вздохнула Евгения Сергеевна. Пожалуй, она понимала, что вступает в борьбу, и в борьбу неравную…
— Я уже тебе объяснял, что с госпоставками мы рассчитались и сверх еще дали. Остальным имеем полное право сами распоряжаться.
— Не знаю. Каждый грамм продовольствия на строжайшем учете, люди с голоду умирают…
— Насчет учета вилами по воде писано, — возразил Яков Филиппович хмуро. — Да и с голоду ни ты, ни я не помираем. И другие не помирают.
— Я имею в виду…
— Знаю, слыхал, что ты имеешь. Поди-ка я глупее тебя! Люди мрут. Ну, мрут, и что с того?.. Они и вчера мерли, и завтра будут, давай вот и мы с тобой ляжем рядом и начнем помирать вместе. Чего уж там, заодно!
— Если так рассуждать, можно договориться до абсурда.
— Вот и не рассуждай. Делай, что тебе велено, и все тут. — Яков Филиппович надвинулся на стол Евгении Сергеевны и почти зловеще прошептал: — Себе-то колхозное, которое на строгом учете, или, может, немецкое выписываешь?..
Она побледнела, спазм перехватил горло.
— Как вы… Как вы… можете?..
— Могу! — выкрикнул он. — Я, чтоб ты знала, все могу! А то больно умная. Но и мы не лыком шиты, хотя в городах ваших не живали и грамоте не обучены.
— Разве я в этом виновата?
— И ты виновата, и все вы виноватые, что жизнь кувырком идет! И заруби себе: не люблю, когда мне прекословят. Тут я хозяин! — И он вышел, хлопнув дверью так, что, кажется, качнулся дом.
Вот теперь-то Евгения Сергеевна поняла, что не были напрасными предупреждения Дуни и Дмитрия Ивановича и что ничего они не преувеличивали — нет у нее выхода: либо она должна беспрекословно выполнять все, что велит Яков Филиппович, либо он ее просто-напросто растопчет. Третьего не дано.
Она пыталась все же успокоить себя тем, что безвыходных положений не бывает, но в то же время прекрасно сознавала, что оказалась в безвыходном положении…
Назавтра она не пустила Андрея на ферму за молоком. Дуня принесла сама, однако Евгения Сергеевна отказалась взять.
— Все из-за меня, — догадалась Дуня. — Зря вы заступались. Все равно, как он захочет, так и будет. — Она безнадежно махнула рукой.
— Не беспокойся, у нас с Яковом Филипповичем свои счеты.
— Ой, да неужто и к вам посмел приставать?!
— Ну что ты. — Евгения Сергеевна улыбнулась. — Дело совсем в другом.
В этот же день поколотили Андрея. Домой он пришел с разбитым носом, с рассеченной губой и синяком под глазом.
— Что случилось, сынок? Ты упал?..
— Упал, — набычившись, сказал Андрей.
— Как же тебя угораздило так упасть?
— Съезжал с горы и упал.
— Надо быть осторожнее, сынок.
Андрей поднял на мать полные слез глаза, и она почувствовала неладное.
— Ты сказал мне правду?
Давай уедем отсюда, мама… — тихо проговорил он.
— Уедем?.. — переспросила Евгения Сергеевна. — Но почему? У тебя, неприятности с ребятами, да?.. Ты расскажи, и тебе станет легче. А потом мы вместе обдумаем все.
И Андрей, захлебываясь слезами, рассказал, как на горе, с которой любили кататься на санках и даже на дровнях деревенские ребята, ему устроили «темную».
— И шепнули на ухо… — Он не мог говорить, у него дрожали губы.
— Что, что тебе шепнули? — допытывалась Евгения Сергеевна.
— Чтобы… — Андрей испуганно смотрел на мать, — Чтобы мы убирались отсюда.
Евгения Сергеевна не сомневалась, что именно так все и было. Андрей не станет лгать. Только не хотелось верить, что Яков Филиппович дошел до того, что впутывает в их взрослые дела детей. Что-то тут не т. ак, думала она. Однако никогда раньше Андрея не били. Почему же, за что избили теперь? И главное, почему сегодня?..
— А ты сам не дрался? — на всякий случай спросила она.
Андрей покачал головой.
И тут без стука отворилась дверь, вошел Дмитрий Иванович. В руках он держал обломок жердины метра в полтора. Сам был бледен и заметно возбужден.
— Вот, дверь была у вас приперта, — сказал он и прислонил жердину к печи. — Двое их было, жаль, что удрали, сволочи.
— Как это — дверь приперта? — не поняла Евгения Сергеевна.
— А чтобы вы из дому не могли выйти.
— И Андрея сегодня избили.
— Знаю, потому и шел к вам. Войну, выходит, вам объявили.
— Что же нам делать?
— На войне как на войне, — вздохнул Дмитрий Иванович. — Либо наступают, либо… Уезжать вам надо. И как можно скорее. Нравы здесь жестокие, а это только начало. Не ко двору пришлись.
— Значит, бежать, — потерянно проговорила Евгения Сергеевна.
— Значит, да.
— А куда?.. Некуда нам бежать, совсем некуда.
— Это сложный вопрос, я понимаю. Раз сюда получили направление, теперь вы как бы сами по себе, никому не нужны… Есть, правда, у меня одна идея, но даже не знаю, как вы отнесетесь к ней… — Дмитрий Иванович пристально посмотрел на Евгению Сергеевну, и она прочла в глазах его сомнение.
— Не знаете, как я отнесусь, или не уверены, можно ли доверять мне?
— Если честно — и то, и другое. Ну да ладно. Есть неподалеку отсюда такой городок, под названием Койва…
— Не слышала.
— Лучше бы и не слышать никогда, — усмехнулся Дмитрий Иванович, вздохнув. — Но выбора нет.
— И что же в этой Койве?
— Во-первых, городок маленький, а в маленьких городах легче жить. И угол найти можно…
— А во-вторых? — Теперь уже Евгения Сергеевна смотрела на него пристально, испытующе.
— Там много наших. Зато, насколько я знаю, почти нет эвакуированных, поэтому с жильем попроще. Надеюсь, вам помогут на первых порах. Я напишу кое-кому. Не исключено, что и знакомых встретите… В некотором роде это особенный город. Ну да сами увидите. Наши там в общем устроены неплохо.
