В прихожей кто-то топтался, скрипели половицы. Скорее всего, решил Андрей, Балда возле двери стоит не стреме.

Андрей молчал, провожая глазами муху, которая оторвалась от липучки и теперь ползла, спотыкаясь, по столу. Она не могла уже взлететь, и, наверное, чудом обретенная свобода была ей не в радость, лишь увеличивала агонию, продлевала ее, а жить-то она все равно не сможет, потому что главное — крылья, а они сделались ненужными и даже лишними. Андрей аккуратно взял муху двумя пальцами и вернул на липучку, висевшую над столом.

— Спасение является нам через смирение, — проговорил Евангелист. — Смиривший гордыню свою обретает счастье незнания. — Он поднялся с кресла и подошел к окну. — Ни одна тварь не возьмет в рот то, что однажды выплюнула. Отрезанный ломоть к буханке не приклеишь. Так было и так пребудет во веки веков.

Андрей удивленно смотрел на Евангелиста. Он почему-то не ожидал от него ничего подобного, да и не улавливал в его словах ни смысла, ни связи со своим признанием.

— Думай, шевели извилинами, — сказал Евангелист. — Человекам для того и дадена башка, чтобы они иногда шевелили извилинами… Посмотри на эту жертву собственного любопытства. — Он повернулся и показал пальцем на затихшую муху. — Была и нет. И не нужна своим товарищам по… классу, а? Или нужна, как почившему в бозе согревающий компресс на жопу.

Вон, ее родичи жужжат в не заметили даже, что их стало на одну меньше. В этом и есть вся великая тайна бытия: каждый умирает в одиночку. Хотя бы в на миру подыхал, а все равно в одиночку. Молоток, что честно признался насчет завязки, — снова похвалил он. — Точность — вежливость королей, а честность — лицо вора.

Хлопнула дверь, в прихожей послышались голоса.

— Сейчас сообразим маленький торжественный ужин в честь обнародования Указа[43],— потирая руки, ухмыльнулся Евангелист. — Все правильно: наше дело выжить, а их дело — нас уничтожить. Борьба противоположностей. А мы с тобой и есть противоположность.

— Не добавили бы Князю, — обеспокоен но сказал Андрей.

— Не добавят. Закон обратной силы не имеет. Хотя… — Он поцокал языком. — Закон как дышло: куда повернул, туда и вышло. Это для них. А для нас — как телеграфный столб: перешагнуть нельзя, но обойти можно. Покажь-ка свои ксивы.

Эта манера Евангелиста задавать неожиданные вопросы и говорить о вещах, не имеющих отношения к разговору, обескураживала Андрея. И даже злила немного. Впрочем, он понимал, что доверие, полное доверие, нужно заслужить и что Евангелист вправе подозревать в нем кого угодно. Мало ли, что бегал с Князем, что привез привет от Штыря с Бородой. Поди проверь! А легавые и не на такие штучки способны, если им надо.

Он отдал Евангелисту документы. Тот едва взглянул и разорвал на мелкие части.

— Залетишь с такими ксивамн. Сделаем нормальные.

Открылась дверь. В комнату вошли две девицы. Одна лет двадцати пяти, а вторая совсем молоденькая, не старше Андрея.

— Приветик, — сказала та, которая была постарше.

— Приветик, приветик, киска, — заулыбался Евангелист и поманил девиц пальцем. — Вот, красотульки вы мои ненаглядные, прошу любить и жаловать — это Племянник, в миру же Андрей. Прочие анкетные данные только для служебного пользования. А вы ведь, хорошие моя, в уголовке не служите, верно?.. — Он чмокнул их по очереди в щечки.

Девицы с интересом смотрели на Андрея. Молоденькая особенно пристально и внимательно, так что он почувствовал смущение, какое-то даже неудобство. И не находил места рукам, они мешали ему, и он вдруг вспомнил, как однажды Люба объясняла, что умение владеть руками, когда ими ничего не делаешь, очень важно для актера.

Старшая назвалась Верой, а молоденькая, тоже чуточку смущенная, сказала тихо:

— Татьяна.

Андрей решительно не знал, что делать. Татьяна же, быстро справившись с легким смущением, смотрела на него ласково, и на губах ее светилась улыбка. Она была очень красивая. Глазищи огромные, голубые, каким было утреннее небо над городом. Мысли, путаные и глупые, роились в голове Андрея, он переминался с ноги на ногу, пряча руки то в карманы, то за спину…

— Танька, — сказала со смехом Вера, — ты что, ослепла? Не видишь. Племянник втрескался в тебя с первого взгляда?

— Ну и что? — Татьяна пожала плечами, — Ну и втрескался, ну и я, может, в него втрескалась. Возьмем вот и закрутим с ним безумную любовь. Как в кино. Хочешь? — спросила она Андрея, взяла его руку и прижала к своей груди. Он ощутил дрожь в коленках. — Вот, послушай, как бьется сердце. Слышишь?..

— Да, — едва слышно пробормотал он, с трудом шевеля сухим языком.

— Давай сядем, — предложила она, и они сели на один стул. Татьяна примостилась на самом краешке и тесно прижалась к Андрею. — Я тебе нравлюсь? — Она положила голову ему на плечо.

— Очень.

— И ты мне нравишься, — шепнула она прямо в ухо и провела нежно своей мягкой ладошкой но его лицу.

В голове Андрея зашумело, в глазах поплыли радужные круги.

Пришла Крольчиха, стала накрывать на стол. Татьяна взялась помогать, то и дело — поглядывая на Андрея и улыбаясь ему обещающе. Они с Крольчихой носили посуду, бутылки, закуски, а когда все было на столе, появился и Балда с еще одной девицей, чем-то похожей на Зайку. Присмотревшись, Андрей понял, что у нее, как у Зайки, слишком жирно, до безобразия, накрашены губы. А вот у Татьяны губы были подкрашены аккуратно, почти незаметно.

Евангелист кивнул, и Балда разлил водку по стопкам;

— Поехали? — сказала Крольчиха.

— Погоди, мать. Я вот смотрю на Танюху и думаю: как жаль, что она родилась не в каком-нибудь прошлом веке: С такой красотой была бы она графиней Помпадур, например…

— А ты ее любовником? — фыркнула Вера.

— Дура. У нее хватило бы любовников и без меня. Племянник, например.

— Он мужем моим был бы, — сказала Татьяна, прижимаясь к нему.

— Граф Помпадур! — расхохотался Балда. — Во сила!

— Заткнись, — спокойно сказал Евангелист, — Так выпьем, друзья мои, за нашего нового товарища, и, как говаривал мой покойный дедушка, дай-то Бог не по последней! За тебя, Племянник, за мудрых дедушек и прекрасных девушек! Поцелуй Танюху.

— Где ему, — усмехнулась злорадно Вера. — Танька, придется тебе самой проявить активность.

— Ну и что, ну и поцелую, ну и подумаешь! — Татьяна тряхнула головой, отчего волосы ее рассыпались по плечам, повернулась лицом к Андрею, пристально посмотрела на него, не посмотрела даже — всмотрелась, как бы оценивая, достоин ли он ее любви, потом обхватила его за шею и впилась в губы.

И Андрей почувствовал, что взлетает. Тело сделалось невесомым, вроде это было и не его тело, и приятно кружилась голова, а от Татьяны исходил дурманящий запах не то хороших духов, не то просто молодой женщины…

— Хватит вам лизаться, лизуны херовы, — поморщилась Крольчиха.

— Эх, мать, стара ты стала, забыла уже, как сама лизалась, — с укоризной сказал Евангелист. — Это же святое.

— Только не с тобой, — огрызнулась Крольчиха.

Наконец Татьяна разжала руки, опустила их безвольно и откинулась на спинку стула. Она часто и глубоко дышала, глаза ее были полузакрыты. Андрей дрожал весь, только что не стучали зубы.

— Ха, — сказал Балда. — Их забрало!

— Заткнись, говорю! — прикрикнул на него Евангелист. — Разве тебе понять, что такое любовь?! Ну, пошла душа в рай!

Андрей выпил водку одним глотком, чтобы успокоиться. Поставив стопку, незаметно — так ему казалось — покосился на Татьяну. Она допивала маленькими глоточками, и у нее был до странности сосредоточенный вид, словно была она занята крайне важным делом. Выпив, она приоткрыла рот и потянулась к Андрею. Он поймал вилкой шпротину и подал ей. Татьяна аккуратно сняла шпротину губами и, прикрыв глаза, изобразила поцелуй.

Пили много, с каким-то тупым ожесточением, и Андрей, скорее всего, тоже пил бы наравне со всеми, такое у него было настроение — не ударить лицом в грязь, не показаться слабаком и фраером, — однако Татьяна удерживала его. Никто не замечал этого, или никому не было до них дела. Кроме, как оказалось, Крольчихи, которая видела все и смирилась в конце концов с тем, что они воркуют, точно голубочки. А может, вспомнила свою далекую молодость, кто ее знает… В какой-то момент она встала, на удивление трезвая, подошла сзади и, обняв Андрея и Татьяну, тихо спросила: