— А, тогда пойдёмте.

Мы пошли обратно, и она всё же привела меня в библиотеку. Очаровательно и чуточку виновато улыбнулась: дескать, извините, не знала, где библиотека, но теперь буду знать.

Я поблагодарил её и вошёл в дверь. В первой комнате две женщины работают с картотекой.

— Заведующая библиотекой там, — показали они мне другую комнату. Не входя туда, приостановился у открытой двери: заведующая — женщина в летах — разговаривала по телефону. Но вот положила трубку, повернулась ко мне.

— Я бы хотел записаться.

— Документы есть? Вы откуда?

— Я.

— Прописка есть? Паспорт при себе? Вы член Союза?

— Я до недавнего времени жил в Петербурге, но.

— Значит, не прописаны в Москве?

— Да, но я работаю, вот моё удостоверение.

— Это не годится. Нужна прописка. Вы прописаны? Нет? Вы кто такой?

И тут я не сдержался. Ко мне библиотекари всегда относились как к родному, а она.

— А вы кто? — спросил я. — Библиотекарь или дознаватель на Лубянке? Как ваша фамилия? До вас все библиотекари мира.

— О, а это уже оскорбление, — сказала она, но я заметил, что спеси в ней поубавилось. — Что вам нужно?

— Ничего, — сказал я. — В ЦДЛ 20-го числа пройдёт вечер, посвящённый Самеду Вургуну. Я один из участников, мне нужно посмотреть его книги.

— Хорошо, — сказала она, — приходите через час, я приготовлю.

Через час меня ждали три книги: огромный том из серии «Библиотека поэта», «Избранное» и отдельной книгой поэма «Вагиф».

Вернулся к себе. Читал стихи Вургуна, вступительные статьи, полистал поэмы. И повеяло прежней жизнью, с её детством, юностью, с войной и радостью оттого, что повержен рейхстаг.

12 октября. Кузнецов спросил, читал ли я в «Литгазете» статью «С ног на голову», которую подписали С. Михалков, Ф. Кузнецов, В. Ганичев, С. Василенко, И. Переверзин, В. Гусев. Статья о драматической судьбе писательской собственности.

— Да.

— Что вы можете сказать?

— Статья своевременная, в особенности с учётом недавней телепередачи с участием Риммы Казаковой и Леонида Жуховицкого, а также бывшего генерального директора Международного Литфонда Гюлумяна. Многие писатели, в том числе московские, не могут толком разобраться в том, что происходит с писательской собственностью. Уже не говоря о чиновниках и даже о судах. И тональность статьи соответствующая. Судя по стилю, по речевым оборотам, писали вы?

— Да, моя статья.

— Меня поражает «героизм» Риммы Казаковой, с которым она отстаивает неправду.

— Амбиции. Она крайне амбициозна, притом небескорыстна. Иная бы давно умаялась воевать за неправду, а эта лишь крепнет от поражения к поражению.

— В статье, — сказал я, — сделан призыв к руководству Союза писателей Москвы отказаться от конфронтации и выступить совместно за спасение остатков писательской собственности. Но я не уверен, что они услышат его.

— Пожалуй. Хотя там уже многие понимают вред конфронтации. Они убедились в том, что новые власти России меньше всего беспокоятся как о российской культуре, так и о писателях.

— Да, если при Советах был главный лозунг: «Всё лучшее — детям!», то сейчас: «Всё лучшее, в том числе и детское, — частникам!». Наши государственные мужи сами ухитрились стать крупными собственниками и, чтобы сохранить присвоенное, дают возможность и другим отхватить кусок пожирнее.

— В том и суть, — сказал Кузнецов. — Стало быть, и борьба наша будет длительной и тяжёлой.

Мне показалось, тема писательской собственности в нашем разговоре исчерпана, и я спросил Кузнецова, звонил ли он в Агентство по печати Нине Литвинец. Это ей Сеславинский передал наше письмо о российско-белорусской 50-томной библиотеке. Две недели назад нам сказали, что она уезжает в Германию на Франкфуртскую международную книжную ярмарку, и попросили связаться с нею, когда она вернётся.

Кузнецов набрал её номер. Спросил о ярмарке — оказалось скучновато прошла. Упомянув о нашем письме, долго молча слушал — Нина Литвинец высказывала собственное видение нашего проекта. Кузнецову иногда удавалось вставить фразу в её монолог:

— Да, там теперь Союз белорусских писателей и Союз писателей Беларуси. Да, трудно сказать, в каком из них писатели сильнее. Да, полагаю, они соберут двадцать пять томов. А наших? Да, наших и в двести пятьдесят не уместить. Хорошо, если бы и от вас кто-то занимался этой серией. Будем ждать ваших предложений, а мы уже формируем редсовет.

Он положил трубку.

— Проблемы? — спросил я.

— Она утверждает, что финансировать это издание должно Союзное Государство.

— Об этом же и мы заявили, и Министерство информации Беларуси.

— Ну, часто чиновники наши мысли и предложения выдают за свои — неоспоримое право любого начальства.

— Пускай выдают, мы не в обиде. Наша задача внушить им, как детям, мысль, чтобы они ощутили её своей и старались помочь. Итак?

— Сказала, ответ будет положительным. Но сомневается, что белорусы наберут авторов на 25 томов. Кто там? Янка Купала, Якуб Колас, Быков.

— Несомненно! У них большая литература. В особенности, если взять почвенническую и военную тематику. Но не только. Известно ли вам имя Владимира Короткевича? Как художника слова многие считают его более состоятельным, чем Василь Быков. Его «Христос приземлился в Гродно», «Колосья под серпом твоим», «Дикая охота короля Стаха» — белорусская классика. А ещё у них Михась Лыньков, Алесь Адамович, Иван Шамякин, Иван Мележ, Иван Чигринов, Янка Мавр — вот как густо идут Иваны! — и многие другие. Белорусский роман и белорусская поэзия в двадцатом веке — значительное явление в литературе.

— Как вы думаете, если их 25-томную часть будет составлять Союз писателей Беларуси, включат они туда Василя Быкова?

— Обязательно.

— А Светлану Алексиевич?

— Не знаю. Это им решать. Наше дело — наши 25 томов, и нам негоже настаивать на включении в их часть каких-то авторов. Но будем советоваться, это не исключено.

— Хорошо. Вы уже думали, кого мы привлечём к работе для помощи вам?

— Вероятно, следует создать двууровневый редсовет: верхний — 5–7 известных писателей, руководителей творческих Союзов — Михалков, Ганичев, Распутин, Скатов, Кузнецов. И нижний, того же количества или даже меньше — те, кто будут непосредственно заниматься подбором писательских имён и произведений, которые мы включим в наши 25 томов.

— По-моему, приемлемо, — согласился Кузнецов.

— Знаете ли вы Блудилина-Аверьяна? — спросил я.

— Да, и очень хорошо. И жену его Наташу, критика и литературоведа, доктора филологических наук.

— Именно их я имею в виду. Но давайте сначала получим письмо. Кроме того, необходимо встретиться с нашими белорусскими коллегами, чтобы обсудить тип издания, оформление, обложку. Думаю, объём каждого тома не должен превышать 30 листов. Но и не меньше. Будут ли они одинаковы в чисто оформительском смысле — пусть решают издатели. Хорошо бы сделать достойный тираж. Но это уже будет зависеть от Союзных средств.

— Здесь неплохо бы подумать над выпуском части особого, подарочного тиража — для Президентов и Министров культуры.

— Мечтать не вредно, — откликнулся я на шутку, понимая, что это уже из ряда фантазий.

Вечер. Переделкино. В Старом корпусе, где я поселился в 25-м номере на втором этаже, как всегда, чистота и порядок. Писателей мало. Зато людей «не писательского вида» — хоть отбавляй. В основном, кавказцев. Все крайне упитанные, с острыми, оценивающими взглядами, как перед выходом на ринг, с нескрываемой готовностью к конфликту.

Несмотря на массу публикаций в СМИ о растаскивании предприимчивыми людьми писательского имущества, несмотря на арбитражные суды и пересуды, писательская собственность, нажитая писателями за счёт их взносов в Литфонд и перечисления части их гонораров, сокращается, как шагреневая кожа. Вот и в пристройке к Старому корпусу, в которой на первом этаже — столовая, а на втором — конференц-зал и библиотека, уже раскинул свои владения ресторан с милым названием «Дети солнца». А биллиард, где мы с Колей Коняевым резались по вечерам, теперь писателям предоставляется только за деньги. Раньше он стоял в отдельном помещении, на втором этаже, а ныне перемещён вниз, к входу в столовую, и застелен белым покрывалом, как покойник.