Ненависть к врагу, воля к борьбе, но НЕТ РУК…»

Письмо Бузыкина, напомним, написано 13 октября 1942 года. Казалось бы, куй железо, пока горячо, пока американцы не остыли к советской теме. Тем более после Сталинградской битвы: она уже не позволит им изображать русских только как героических, но неумелых воинов, которые могут противопоставить врагу лишь жертвы и подвиги во имя Родины. Шестисоттысячную группировку врага только жертвами и подвигами не окружают!

В любом случае в Москве должны бы тут же ухватиться за столь неожиданную тенденцию Голливуда и выжать из нее все возможное.

…Но только полгода спустя, 13 марта 1943 года, та, кому адресовано столь озабоченное письмо Бузыкина, председатель ВОКСа Л. Кислова, дает ход этому делу и обращается с «секретным» письмом к начальнику Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Александрову:

«Во исполнение плана работы ВОКСа на 1943 год вносим на Ваше усмотрение следующее предложение:

В Голливуде, по сообщению уполномоченного ВОКСа Бузыкина, на 1943 год намечено 8 — 10 фильмов об СССР. Ряд фильмов (экранизация книги Дэнниса „Миссия в Москве“) уже находится в производстве. Учитывая огромную пропагандистскую силу американского кино (если фильм идет большим экраном, его смотрят 30–40 милл.), созданные в Голливуде фильмы об СССР могли бы стать одним из наиболее мощных средств нашей пропаганды.

Однако эти фильмы могут быть полезной для нас пропагандой только при условии советского контроля над сценариями и производством фильмов. В этом убеждают и просмотренные в ВОКСе сценарии некоторых фильмов. Вот один из них, наиболее характерный в этом смысле.

<…> Его авторы П. Фрико и Р. Коллинз, начинают сценарий с конца: только что вернувшийся из воюющей России крупнейший американский дирижер Джон Мередит дает концерт в Карнеги-Холл. В программе — произведения русских и советских композиторов. Весь сбор идет в фонд помощи России.

<…> Аудитория Карнеги-Холл переходит в толпу в московском аэропорту полугодичной давности. Июнь 1941 года. В Москву прилетел Джон Мередит в сопровождении антрепренера Ханка. Он совершит гастрольную поездку по СССР.

Среди встречающих Мередита восхищенных зрителей — трактористка Надя, которая одновременно учится в музыкальной школе. Она приехала, чтобы добиться согласия Мередита дать концерт в селе Чайковское, на колхозном музыкальном фестивале. Мередит не имеет такой возможности, он полностью загружен. Однако Надя, с ее великолепными музыкальными способностями, производит на него большое впечатление. Но Надя внезапно уезжает в Чайковское. Влюбленный Мередит следует за ней и попадает в село в разгар весеннего сева. Наконец после долгих споров, сомнений и переживаний Надя соглашается стать женой Мередита и уехать с ним в Америку. После свадьбы (в церкви!) супруги отправляются в концертное турне.

Война застает их в Керчи. Надя хочет немедленно возвращаться в Чайковское. Мередит возмущен этим, заявляя, что он бросит концерты и поедет за ней. Он считает, что Надя должна остаться с ним. Возражения Нади о том, что каждый из них ЛИЧНОСТЬ и каждый поэтому должен занять соответствующее место, воспринимаются Мередитом как личная обида, и Надя наконец сдается.

В конце спора они слушают речь Сталина (знаменитую речь о „выжженной земле“, которая должна достаться немцам в оккупированных ими районах. — Ю. С.). Сталин говорит, Надя переводит его Мередиту.

Мередит говорит Ханку: „Мы продолжаем турне, но одни, Надя возвращается домой“.

Мередит продолжает концерты по охваченной войной стране. Тур закончен, но Мередит не хочет уезжать в США — он обещал дать еще один концерт в селе Чайковском. Его удерживает представитель Комитета по делам искусств, его не пускают в Чайковское, и Мередит в отчаянии. Американское посольство ничем не может ему помочь. Но его выручает Ханк, который приносит ему командировку от Союза композиторов.

Мередит попадает в Чайковское в момент наступления немцев — село окружено, колхозники сжигают урожай, разбивают машины. Здесь дан чрезвычайно сильный эпизод — прощание старого колхозника Степанова с трактором, который он должен уничтожить: „Когда я был мальчишкой, отец использовал меня как тягловую силу, так же как мою мать и сестренок. Мы впрягались в плуг, и наши кости трещали. Когда пришла революция, я подумал: теперь я заживу как дворянин — каждый день буду есть мясо, и ботинки у меня будут, как розы (?). Но все это было не так просто. Чтобы купить тебя (трактор. — Ю. С.), мне все-таки пришлось ходить без ботинок… И кушать щи три раза в день, и я работал, как собака, с утра до ночи… Только так мы смогли приобрести тебя… А теперь, когда ты начал приносить пользу, я должен превратить тебя в бесформенную массу. Теперь, когда мы стали жить как люди, я должен уничтожить тебя! Почему мир не оставляет нас в покое?“

Колхозники формируют партизанские отряды, и Мередит заявляет, что он остается. Надя доказывает ему, что он не прав: „Сталин тоже хотел бы быть на передовой линии фронта. И Шостакович тоже. Но они полезнее там, где находятся. Если ты останешься здесь, будет одной винтовкой больше. Но если ты уедешь, твоя музыка вдохновит на подвиги миллионы“.

В это время налетают немецкие бомбардировщики. Надя должна поджечь урожай. Она бежит по открытому полю. Выстрелы из пулемета — и Надя падает навзничь. Она умирает. Мередит подымает выпавшую из ее рук головешку и поджигает урожай. Вместе со всеми Мередит повторяет слова партизанской присяги…

Фильм заканчивается концертом в Карнеги-Холл. Мередит дирижирует. Буря аплодисментов. Слушатели требуют выступления Мередита. „Говорить нечего, Америка и Россия — союзники и друзья. Вместе мы одержим победу и выиграем мир!“

Сценарий сделан очень квалифицированно, с прекрасным знанием материала и даже мелочей советского быта. Тем важнее отметить проходящую красной нитью мысль об огромной роли Америки в войне советского народа. Все американское всячески подчеркивается. Надя и Джон гуляют по парку культуры и видят афишу Чаплина. Надя спрашивает Джона об Америке.

Джон. Это большая страна.

Надя (поддразнивая его). Но не такая же большая, как Россия.

Джон. Такая большая, какой она захотела быть. Если бы Америка захотела быть такой же большой, как Россия, она стала бы такой.

…Мередит дает последний концерт. Выступает председатель Комитета по делам искусств Фрумкин со следующей речью:

— Четыре трудных месяца ездил г-н Мередит из города в город, отдавая свой гений нашему народу. Когда нацистские варвары напали на нас, мы предложили г-ну Мередиту расторгнуть контракт. Но он остался. Он сказал, что надеется, что его музыка будет маленьким вкладом в наше дело. Я хотел бы сказать г-ну Мередиту, что его вклад не маленький, а огромный. Я хочу сказать, что мы ставим его музыку наравне с танками и самолетами, которые уже начали (в сентябре 1941-го? — Ю. С.) доходить до нас из его замечательной родины. Я хочу сказать ему, что мы защищаем не только наши дома, но музыку и культуру, которую он представляет.

Этот же Фрумкин, отговаривая Мередита от поездки в Чайковское, возмущен тем, что Надя остается и не хочет ехать в Америку. Он заявляет: „В конце концов, она жена Джона Мередита!“ Последние слова умирающей Нади таковы: „Когда ты вернешься домой, ты должен играть… Ты должен говорить… Скажи своим соотечественникам, что мы их друзья, что мы не грустные…“

Исход внутреннего конфликта Нади и Джона — спор о том, кто ГЛАВНЕЕ, который, казалось бы, разрешается в пользу Нади-СССР, так как Джон остается и приезжает в Чайковское, — тоже символичен. Надя умирает, а Джон остается жить, возвращается в Америку, дирижирует, побеждает…

Таков лучший на сегодняшний день американский сценарий о России.

Но разве не станет эта и другие американские картины еще лучше, если их проконсультируют, а если нужно, и поправят наши компетентные представители?

Вопрос о работе в Голливуде назрел и потому, что Литагентство при ВОКСе продолжает получать ряд запросов на всемирные права таких произведений, как „Падение Парижа“ И. Эренбурга, „Машенька“ Афиногенова, „Рузовский лес“ Е. Финна, „Белые мамонты“ С. Полякова.