Писатель, лауреат Международной Ленинской премии мира Мигель Отеро Сильва принадлежит к «нерудовскому поколению», обладающему совершенно особым голосом, особым образом мышления, особым отношением к жизни и искусству. Для этого поколения жизнь — не застывшая конструкция, где все раз и навсегда, а сырой материал, из которого предстоит выстроить будущее, единственно данный человеку праздник бытия, пиршество творчества и борьбы. От того, что они в центре жизни — а не в стороне или около, — у них нечопорное, нереспектабельное к ней отношение, близкое по своему духу фамильярности отношений с жизнью людей труда, тех, кто ее создает, через кого она проистекает. История создавала художников-борцов нерудовской плеяды, а они были в рядах творцов истории, и это определяло биение пульса их искусства в одном ритме со всеобщей жизнью, его полнокровность и героическую по своей сути, жизнеутверждающую силу. Ощущение себя частицей не только общей для всех латиноамериканцев родины, рвущейся из полного страданий прошлого в будущее, но и частицей всего мира, и больше того — всего жизнетворного космоса, порождало этический и эстетический максимализм, творческую полифонию, высокую полюсность их искусства, умеющего не только страдать, но и смеяться — качество, столь драгоценное в XX веке.

При всем том общем, что объединяет художников этого поколения, каждый искал свои пути к постижению жизни и истории в их истинном масштабе.

Родился Отеро Сильва в 1908 году в провинциальном венесуэльском городке Барселона, штата Ансоатеги, начальное немудреное образование дополнялось домашним чтением, пятнадцатилетним подростком он начал писать стихи, затем учился в столичном университете инженерному делу, но вскоре оставил учебу, чтобы отдаться литературе, журналистике и общественной борьбе, которые сплелись неразрывно, став его творчеством.

В те годы Венесуэла жила в условиях военно-полицейской диктатуры Хуана Висенте Гомеса, неграмотного скотовода, завладевшего президентским креслом в 1909 году и правившего страной как своим поместьем. Его правление стало символом латиноамериканских тираний периода, когда патриархальные формы жизни сочетались с новыми, буржуазными, исподволь менявшими облик континента. Развитие нефтепромыслов, отданных Гомесом на откуп американским компаниям, в 1928 году выдвинуло Венесуэлу на второе место в мире по добыче нефти, развитие же промышленности обусловило формирование рабочего класса, зарождение политических и профсоюзных организаций, в 1931 году была основана Компартия Венесуэлы. Менялась социальная структура общества, менялась и духовная атмосфера, зазвучали новые слова: империализм, социальная революция, анархизм… Венесуэла, как и вся Латинская Америка, втягивалась в орбиту мировой истории, из провинциальной глуши рвались к всеобщей жизни начинавшие тогда свой путь Сесар Вальехо и Пабло Неруда, Карпентьер и Гильен, Астуриас и Амаду, Сикейрос и Ривера…

В том времени и творческие истоки Мигеля Отеро Сильвы, участника революционного выступления венесуэльской молодежи, которая в 1928 году первой бросила камень в казавшееся неодолимым монолитом здание диктатуры Гомеса. Это поколение, постигавшее гражданскую этику, как призывал его учитель, известный писатель Ромуло Гальегос, на улицах и в тюрьмах, вошло в историю Венесуэлы как «поколение 1928 года». В дальнейшем политическое и культурное развитие страны оказалось во многом связанным именно с этой группой общественных деятелей и писателей, хотя логика истории развела их впоследствии в разные лагери.

Студенческое движение в Каракасе, поддержанное населением столицы и ряда других городов, получило продолжение в волнениях военных, но эта, по сути дела, стихийная демонстрация возмущения окончилась репрессиями, застенками, эмиграцией. В эмиграции после пребывания в тюрьме и концентрационном лагере оказался и Мигель Отеро Сильва. В 1930 г. его имя впервые мелькнуло в советской прессе — «Известия» поместили извлеченное из кубинской революционной печати стихотворение «Войско», где двадцатидвухлетний поэт призывал солдат обратить штыки против диктатуры.

В 1935 году ненавистный тиран умер, народ разнес в щепы его резиденцию, смел символ диктатуры тюрьму «Ла Ротунда», по предложению поэта Андреса Элоя Бланко, друга Отеро Сильвы, собранные по тюрьмам кандалы были торжественно утоплены в море, в Венесуэлу потянулись политические эмигранты. Отеро Сильва принимает участие в создании печатного органа новой политической партии, объединившей либерально-буржуазные круги, патриотическую молодежь, придерживавшуюся марксистской ориентации. Но уже в 1937 году, когда новый президент Элеасар Лопес Контрерас, бывший военным министром в правительстве Гомеса, ужесточил внутреннюю политику, Отеро Сильва снова оказался в эмиграции, которая привела его в Испанию, где он принимал участие в борьбе республиканцев с фашизмом. В 1937 году в Мексике вышел его первый поэтический сборник, а в 1939 — первый роман, книги, в которых определился интерес Отеро Сильвы к революционной теме. С тех пор поэзия и проза всегда шли рядом, чтобы потом, на зрелом этапе творчества, слиться воедино.

«Я прежде всего поэт и журналист»[1] — так говорит сегодня Отеро Сильва, уже известный романист; другое его убеждение состоит в том, что он «прежде всего не поэт и не романист, а юморист»[2]. В этих признаниях несомненный привкус парадоксальности, но за парадоксальностью — правда. В творчестве Отеро Сильвы можно проследить три взаимодействующих между собой уровня: журналистика, связанная с общественной деятельностью и горячей, сиюминутной, творящейся на глазах повседневной историей; поэзия, которая концентрирует и преображает непосредственные впечатления, выводя их в область художественного философствования; наконец, проза, сфера «романного мышления»; в ней Отеро Сильва предстает журналистом, интервьюирующим большую Историю, мыслителем, не ограничивающимся ответами, которые может дать непосредственно явленная жизнь, а проникающим в ее «нутро», ее «устройство» — в ее поэтику.

Важно и то, что вопросы задаются не сторонним истории человеком, взирающим на нее как на нечто непостижимое, подавляющее, а человеком, который ощущает себя равновеликим общему бытию, что и определяет свободное, не без смеха и иронии, отношение к ней. Но все это обнаружится много позже. В тридцатые годы Отеро Сильва искал свою поэзию и учился задавать истории вопросы, пока применительно к своему жизненному опыту.

В первом сборнике «Вода и русло» — по своей образности ближе всего он был к мексиканскому мурализму[3] — поэт постигал пути, по которым течет поток народной жизни. Лирическое постижение этой жизни было необходимым шагом к роману, где поэт намеревался, как он потом говорил, сказать то, что доступно только прозе.

От многочисленных социально-разоблачительных и революционных романов той поры «Лихорадку»[4] (1939 г.), в которой, как и в произведениях многих современников венесуэльского писателя, слышались голоса Горького, Леонова и Федина, Анри Барбюса и Эптона Синклера, отличала замечательная, оцененная именно в наши дни точность и прозорливость в определении конфликтных узлов, проблематики, социальных типов. Найденный с первой же попытки творческий «код» писателю продиктовала сама жизнь.

Произведение откровенно автобиографично, и это сказалось в построении его в форме монолога от лица студента Видаля Рохаса, исполненного романтического пафоса борьбы с тиранией и неопределенных идей о переустройстве общества, что было так характерно для «поколения 1928 года».

С молодой горячностью Рохас и его товарищи бросаются в борьбу, короткая схватка и — сокрушительное поражение, после которого пути незрелых бунтарей расходятся: одни становятся мучениками тирании, другие отступниками, третьи террористами, учениками «маэстро маузера» и исповедниками учения «святого Динамита». Романтической революционной лихорадки не может остудить трезвый голос «каталонца» Иларио Фигераса, выросшего из анархиста в коммуниста и советующего обдумать методы борьбы. Видаль оказывается в герилье, которую возглавляет авантюрист-полковник, мечтающий, скинув Гомеса, сесть на президентский трон, а в итоге — гибель товарищей, концентрационный лагерь (здесь оказывается и Фигерас) — мертвый дом страданий, где умирающий Рохас в бреду призывает Достоевского посмотреть на муки венесуэльского народа…