Внимание Ленина останавливается на каждом преувеличении, на всем, что имеет характер автоматического пользования словом и тем самым лишает его действительной значимости.
В той же речи он говорит по поводу другого лозунга: "размышляя о том, как у нас 3 1/2 года спустя после октябрьского переворота существуют, хотя и отодвинутые немножечко, столь странные плакаты, я стал размышлять также и о том, что, пожалуй, и в отношении к самым распространенным и общеупотребительным у нас лозунгам есть еще чрезвычайно большие недоразумения. Все мы поем, что ведем сейчас наш последний и решительный бой вот, например, один из самыхъ распространенных лозунгов, всячески нами повторяемый. Но я побаиваюсь, что ежели бы спросить большую часть коммунистов, против кого вы ведете сейчас - не последний, конечно, это немного лишнего сказано, но один из ваших последних и решительных боев, - то я боюсь, что немногие дадут правильный ответ на этот вопрос и обнаружат ясное понимание того, против чего или против кого мы ведем сейчас один из наших последних и решительных боев".*1 ("Основные задачи партии при Нэп'е". Изд-во "Красная новь". Москва, 1924, стр. 29-30). _______________
*1 О том же в речи на II Всероссийском Съезде Политпросветов 17 окт. 1921 г.: "Если мы в песне поем, что, "это есть наш последний и решительный бой", то, к сожалению, это есть маленькая неправда, - к сожалению, "это не есть наш последний и решительный бой". ("Социалистическая революция и задачи просвещения". Статьи и речи. Изд. "Красная Новь", М. 1923, стр. 54).
Приведенный мною материал (который можно было бы значительно увеличить) показывает, что Ленин относился к слову с редкой для политического деятеля осторожностью и чуткостью, реагируя не только на пышное фразерство, но и на каждое проявление фальши, на каждый словесный штамп, на каждый необдуманный выкрик. Революционная эмфаза вызывает с его стороны гневную отповедь, демагогический жест - резкую критику и насмешку. Даже в приветственных речах он, отступая от обычая, не столько приветствует и поощряет, сколько обличает и предупреждает от увлечения фразами и "болтовней". По поводу названия "Политпросвет" он говорит на съезде: "Вы взяли на себя название политического просвещения. Когда вы такое название брали, вас все предупреждали - не замахивайтесь очень в названии, а берите название попроще". (Сборник "Социалистическая революция и задачи просвещения", стр. 62).
Так Ленин пользуется каждым случаем, чтобы обнажить фразерство, удержать от неосторожного обращения со словом, подчеркнуть чрезмерное увлечение лозунгами или ярлыками: "Если нам удастся привлечь новых работников для культурно-просветительной работы, тогда уже будет дело не только в новом названии и тогда можно будет примириться с "советской" слабостью наклеивать ярлычки на каждое новое дело и каждое новое учреждение". (Там же, стр. 36).
3.
Итак, основная стилевая тенденция Ленина - борьба с "фразами", с "краснобайством", с "большими словами". Одна из постоянных его задач, формулированная еще в 1903 г., - "разоблачать фразерство и мистификацию, где бы они ни проявлялись, в "программах" ли революционных авантюристов, в блестках ли их беллетристики, или в возвышенных предиках о правде-истине, об очистительном пламени, о кристальной чистоте и о многом прочем". ("Искра" 1903 г., N 48 и Собр. соч. IV, 245). Все, что носит на себе отпечаток "поэтичности" или философской возвышенности, возбуждает в Ленине гнев и насмешку. Он в этом смысле так же аскетичен и суров, как Толстой. Если поставить его стиль на фоне того пышного философского и публицистического стиля, который господствовал в русской интеллигенции начала XX века (Вл. Соловьев, Мережковский, Бердяев и т. д.), то разница станет особенно ясной. Ленин избегает всякой абстракции квалифицируя ее как "болтовню". Большие слова он тщательно охраняет от затаскивания, от превращения их в название: "диктатура есть большое слово. А больших слов нельзя бросать на ветер". ("Известия В. Ц. И. К." 1918 г., N 85 и Собр. соч. XV, 215).
В связи с этим естественно, что в речи Ленина нет больших слов, нет высокой лексики. Основной слой его речи - деловой, иногда намеренно сухой научный язык. Когда же ему нужно возражать или убеждать, т.-е. когда на первом плане оказывается не рассуждение, а речевой пафос, тогда он прибегает к особым приемам, соответствующим основной тенденции.
Прежде всего - ввод разговорно-обиходных слов и выражений, в том числе так-называемых "крепких слов". Сестра Ленина, А. И. Елизарова, рассказывает, как она разыскивала его реферат о Михайловском, читанный им в 1894 г. в Самаре и распространившийся потом без его подписи. "Помню, что когда я стала разыскивать среди московских знакомых интересующий меня реферат, я натолкнулась на то затруднение, что в Москве вращался не один, а несколько анонимных рефератов против Михайловского. - Который вам? спросила меня некая Юрковская. Затрудняясь определить точнее, я стала спрашивать ее мнение относительно прочитанных ею трех. Об одном она отозвалась, как о наиболее интересном, но "выражения уж очень недопустимые". - А например? - спросила я невинно. - Да например: Михайловский сел в калошу. - Вот, пожалуйста, этот мне достаньте, - заявила тогда я, прекратив дальнейшие расспросы, ибо решила для меня совершенно определенно, что это и есть тот, который я ищу. Потом я смеялась с братом по поводу признака, по которому определила его работу". ("Страничка воспоминаний" - "Пролетарская революция", N 2. Цитирую по журналу "На посту" 1923, N 4, стр. 19).
Эти "недопустимые выражения", действительно, один из резких стилевых признаков Ленинской речи.
Какова же их стилевая функция? Они, очевидно, нужны Ленину не как простая "ругань", а как особый лексический слой, который он вводит в свою деловую, книжную, лексику, создавая резкий контраст и отступая от норм письменной интеллигентской речи. Вводом этих разговорно-обиходных выражений и поговорок он переходит в область устной речи, устного спора. "Откуда сие, Аллах ведает", "Положение, можно сказать, хуже губернаторского", "Сапоги в смятку", "Это сплошной вздор" и т. д. - все эти выражения, попадая в лексический слой книжного языка, действуют как цитаты из языка разговорного и в связи с этим получают особый смысл и силу.
Особенно характерны случаи, когда такая цитата использована не только лексически, как разговорный штамп, но и семантически - получается нечто в роде каламбура, свидетельствующего об языковом внимании Ленина: "Ты увертывался всеми правдами и неправдами (особенно неправдами!) от ответа на вопросы", говорит Ленин, обращаясь к кадетам. ("Победа кадетов и задачи рабочей партии" - брошюра 1906 г. и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 91). С этим можно сопоставить другие случаи, как: "Да, да, недаром, совсем не даром лобзают теперь кадеты Плеханова. Цена этим лобзаниям очевидная. Do, ut des, как говорит латинская пословица". (Там же). Латинскими пословицами Ленин пользуется довольно часто, ценя в них, повидимому, сжатость и силу выражения. В данном случае следует отметить, что пословица сопровождается целым комментарием, который продолжает латинскую конструкцию с обращением на "ты". Приведу еще пример звукового каламбура: "Надо этот политический переворот переварить, сделать его доступным массам населения, добиться, чтобы этот политический переворот остался не только декларацией". (Речь "О новой экономической политике и задачах Политпросветов" на II Всероссийском Съезде Политпросветов 1921 г. - сборник "Социалистическая революция и задачи просвещения". Изд. "Красная Новь", стр. 59).
