– Понимаете, мы дружили. Мы с Дунканом знали Матильду пятьдесят лет. Она продала нам этот коттедж пять лет назад, когда Дункан вышел на пенсию. Конечно, с ней было не очень легко общаться. Она могла быть очень жестокой по отношению к людям, которые ей не нравились. Самое главное в общении с Матильдой – не навязываться. Мы, конечно же, этого не делали, но были люди, которые совершали эту ошибку.

– Кто, например? – спросил Купер, облизнув кончик карандаша и приготовившись записывать.

Вайолет понизила голос:

– Джоанна и Рут, ее дочь и внучка. Они никогда не оставляли ее в покое, постоянно жаловались, требовали денег. А викарий, тот вообще... – Она бросила виноватый взгляд на мужа. – Я знаю, Дункан скажет, что я сплетница, но викарий постоянно делал намеки, что на душе у нее будет спокойнее, расстанься она с частью своего состояния. Матильда была атеисткой, понимаете, и всегда грубила мистеру Маттьюзу, как только тот оказывался на пороге. Она обзывала его валлийской пиявкой. Даже в глаза.

– Он обижался? Дункан рассмеялся.

– Это было что-то вроде игры, – сказал он. – Иногда Матильда была очень щедра, особенно если викарий заставал ее в хорошем расположении духа. Однажды она дала ему сотню фунтов для Центра лечения алкоголизма, сказав при этом, что сама бы там уже давно оказалась, если бы не хороший обмен веществ. Матильда заявила, будто пьет, чтобы заглушить боль от артрита.

– Правда, ее никогда не видели действительно пьяной. Она была настоящей леди и не могла себе позволить опуститься до подобного. – Вайолет громко высморкалась.

– Кто еще надоедал миссис Гиллеспи? – спросил Купер через некоторое время.

Дункан пожал плечами:

– Муж доктора, Джек Блейкни, постоянно здесь ошивался, но это трудно назвать надоеданием. Он нравился Матильде. Иногда я слышал, как они смеялись вместе в саду. – Он помолчал, раздумывая. – У нее было очень мало друзей, сержант. Вайолет правильно сказала, с Матильдой было не так легко ладить. Окружающие либо любили ее, либо ненавидели. Впрочем, вы скоро выясните это, если планируете опросить людей в округе.

– А вы любили ее?

Глаза Дункана внезапно наполнились слезами.

– Да, – ответил он хрипло. – Она когда-то была красавицей, настоящей красавицей. – Мистер Орлофф похлопал по руке жены. – Мы все были красивыми когда-то, очень давно. Возраст оставляет мало преимуществ, сержант, разве только мудрость распознать удовлетворение. – Он снова задумался. – Говорят, перерезавший вены человек умирает спокойно и без боли, хотя я не представляю, откуда это известно. Как вы считаете, Матильда страдала? /

– Боюсь, я не знаю ответа, – честно произнес Купер.

На мгновение детектив поймал взгляд влажных глаз Дункана и увидел в них глубокую и неподдельную боль утраты. Боль, которая говорила о любви, но, как подозревал Купер, любви не к жене. Он хотел сказать что-то успокаивающее, однако побоялся сделать еще хуже. Вряд ли Вайолет догадывалась о чувствах мужа, и детектив в который раз убедился, что любовь чаще бывает жестокой, чем доброй.

Сегодня я наблюдала за Дунканом, пока он подстригал живую изгородь. Я уже почти забыла, каким красивым он был когда-то. Если бы я была склонна к благотворительности, то вышла бы за него сорок лет назад и спасла бы его от него самого и от Вайолет. Она превратила моего Ромео в Билли Бантера [6] с грустными глазами, выражающего свою любовь тихо и пока никто не видит. «О, если б этот плотный сгусток мяса растаял, сгинул, изошел росой!» [7] В двадцать лет у него было тело Давида Микеланджелоo.(сейчас же он напоминает целую семейную группу Генри Мура [8]

Джек продолжает меня радовать. Как грустно, что я не встретила его или кого-то вроде него в пору «зеленой юности». Я научилась только выживать, а Джек научил бы меня любить. Я спросила, почему у них с Сарой нет детей, а он ответил: «Потому что у меня никогда не возникало желания разыгрывать из себя Бога». Я сказала, что в продлении рода нет ничего божественного. Кроме того, нельзя быть таким тщеславным и диктовать Саре, иметь ей детей или нет. «Викарий бы заявил, что ты на стороне дьявола, Джек. Человечество не выживет, если такие люди, как ты, не будут размножаться».

Но его нельзя назвать ответственным человеком, в противном случае он нравился бы мне меньше. «Ты разыгрывала из себя Бога много лет, Матильда. Доставило ли это тебе удовольствие?»

Нет, на этот вопрос я могу ответить честно. Я умру такой же голой, как и родилась.

Неделю спустя в кабинете доктора Блейкни зазвонил телефон.

– На линии детектив. Некто сержант Купер, – сказала медсестра из приемной. – Я говорила, что у вас пациент, но он очень настаивает. Вы с ним поговорите?

Был понедельник, и Сара, как обычно в этот день недели, проводила прием больных в Фонтвилле. Она извинилась перед беременной пациенткой, распростертой на кушетке, словно жертва для заклания, прикрыла трубку рукой и спросила:

– Вы не против, если я отвечу на звонок, миссис Грэхем? Это довольно важно. Я постараюсь поговорить как можно быстрее.

– Ничего-ничего, не волнуйтесь. Я наслаждаюсь покоем. Когда ждешь третьего ребенка, такая возможность редко выпадает.

Сара улыбнулась.

– Соедини меня, Джейн. Да, сержант, чем я могу вам помочь?

– Мы получили результаты вскрытия миссис Гиллеспи. Мне хотелось бы услышать ваше мнение.

– Читайте.

На другом конце провода было слышно, как перекладывают бумаги.

– Непосредственная причина смерти: потеря крови. Остатки снотворного обнаружены в организме, но доза недостаточна, чтобы оказаться смертельной. Следы снотворного также найдены в бокале из-под виски, из чего следует, что покойная растворила таблетки перед тем, как их выпить. В крови обнаружено некоторое количество алкоголя. Синяков нет. Рваные ранки на языке в тех местах, где с ним соприкасалась ржавая «уздечка для сварливых». Под ногтями чисто. Небольшая крапивница на щеках и скулах и легкое раздражение кожи под «уздечкой» – это не противоречит версии о том, что миссис Гиллеспи сама надела приспособление и украсила его крапивой и астрами. Ничто не указывает на то, что она оказывала сопротивление. «Уздечку» при желании было легко снять с головы. Порезы на запястьях точно соответствуют лезвию кухонного ножа, обнаруженного на полу в ванной. Порез на левом запястье сделан правой рукой, на правом – левой. Нож был погружен в воду, впоследствии его уронили, видимо, после второго разреза. На рукоятке на расстоянии в одну целую три десятых сантиметра от лезвия отпечаток указательного пальца, принадлежащий миссис Гиллеспи. Заключение: самоубийство. – Купер замолчал. – Вы все еще слушаете?

– Да.

– Так что вы думаете об этом?

– Видимо, я ошиблась.

– А снотворное в бокале с виски вас не беспокоит?

– Матильда ненавидела проглатывать что-либо целиком, – сказала Сара извиняющимся тоном. – Перед употреблением она все крошила или растворяла в жидкости из-за панического страха подавиться.

– Но когда вы увидели ее, то заявили, что Матильда не могла совершить самоубийство. Теперь вы изменили свое мнение. – Фраза прозвучала как обвинение.

– Что вы хотите от меня, сержант? – Сара взглянула на пациентку, начинавшую терять терпение. – Я действительно не подумала бы, что Матильда способна на самоубийство, однако мое личное мнение – слабая замена научному доказательству.

– Не всегда.

Сара помолчала, но детектив не продолжил свою мысль. Тогда она сказала:

– Есть ли еще что-нибудь, сержант? У меня пациентка.

– Нет, – ответил он, в голосе слышалось разочарование, – больше ничего. Я позвонил из вежливости. Возможно, вас пригласят дать показания, это простая формальность. Мы попросили об отсрочке, пока не проверим пару мелких деталей, но в настоящий момент никто не ищет виновных в смерти миссис Гиллеспи.