— Кесси, есть вещи, которые нам знать не нужно. Может, он сам когда-нибудь тебе расскажет…

— Расскажет, что ему платили деньги за то, что был рядом со мной? — перебиваю. Резко. Грубо. Настырно. Потому что уже не хочу знать ничего, кроме правды. Никакой лжи, никакой последней капли, которая вконец переполнит мой лимит на вранье. И тогда все. Это будет крайняя точка.

Внезапно дыхание Джен прекращается. Я больше не ощущаю ее присутствия, не чувствую биения ее сердца, ни единого запаха.

— Джен?..

Обеспокоенная, я открываю глаза.

Мы сидим не как на приеме у психолога — как на допросе: один стул напротив другого. Но все дело в том, что второй стул — ненастоящий, лишь отражение первого.

Я сижу напротив чистого почти прозрачного зеркала. В нем — мое отражение. Беспорядочный взгляд, грязные, собранные в неумелый хвост волосы и вцепившиеся в края стула руки. Костяшки пальцев побелели, хотя я думала, что бледнее уже некуда.

Джен — это вовсе не Джен. Джен — это я. Потому что мне хочется быть такой, как Джен.

(Хочется быть ближе к Киму.)

Она заходит в комнату и с подозрением косится в мою сторону. Думает, наверное, я тронулась. Думает, разговариваю с зеркалом.

У этой Джен — настоящей — я не решаюсь спросить.

…

Под потолком в нервном приступе качается одинокая, покрытая пылью лампа. Наверное, кто-то ее толкнул, а, может, просто. Ветер.

В сумерках тени мечутся из одного угла в другой, садятся с ветки на ветку, точно перелетные птицы. Только моей тени нигде не видно — наверное, у сумасшедших их нет.

Передо мной на столе смятая фотография, протертая моими же руками так, что теперь невозможно разобрать не только лиц, но вообще какую-либо деталь, даже самую четкую, — и мне остается только предполагать. Но одно я знаю точно: тощее бледное тельце, зажавшее в левой руке красный воздушный шар, это я. Справа от меня — это, возможно, не Ким. Но теперь я уже ни в чем не уверена.

Он тогда вытащил меня на ярмарку почти насильно. Использовал аргументы вроде "ты все время дома сидишь" и "почему бы тебе не развеяться". Но на самом деле ему было плевать — теперь я это понимаю. Давящие на черепную коробку изнутри звуки веселья сводили меня с ума, но даже если бы я умирала, я бы не попросила у него помощи. Это что-то, чего мне никогда не дано попросить.

И наша вылазка была чем-то не похожа на остальные. Это чем-то напоминало… свидание?

На столе у Джен тоже стоит фотография в простой деревянной рамке. На ней — она, возможно, год назад или чуть больше. Черты лица правильные, в глазах — маленький огонек. На талии у нее покоится чья-то рука, но в кадре этого человека не видно.

Интересно, как Ким сейчас часто смотрит на Джен? Появляется ли у него такое же удушающее желание отвести глаза, не смотреть на ее изуродованное тело, на искаженное в злорадной, неестесственной усмешке лицо? Иногда мне кажется, что кто-то попросту запустил в ее размякшую кожу свою ненасытную руку и выдрал оттуда кусок плоти. Может, именно поэтому глаз теперь так странно впадает.

Никогда (никогда-никогда) я не думала о том, что внешность человека может быть так важна. Как простая необходимость. Вроде бы она живая, с руками-ногами, но какая-то… нецелая. Точно из нее вынули что-то очень важное

Я тяжело, как-то слишком глубоко вздыхаю. Меня уже начинает раздражать это монотонное покачивание лампы, одиноко болтающейся под самым потолком.

Я — я ли? — не задумываясь, запускаю руку в коротко отстриженные волосы. Вспоминаю, как Джо мне их собственноручно отрезал, и меня тем самым как будто пометил. Думает, чем больше он прикладывает ко мне руку, тем послушней я буду? Я всего лишь котенок, да, но котенок, которому все-таки удалось однажды показать когти — иначе я бы сейчас не сидела здесь, в этой комнате.

В комнате темно, но я больше не боюсь темноты. Не боюсь этих знакомых-незнакомых запахов, которыми прочитана вся комната. Запахов тысячи тел.

"У них тут, что, собрания проходят?" — проскальзывает у меня в голове, но ненадолго. Я — впрочем, как и всегда, — не успеваю поймать суть образовавшейся мысли, и она уходит, как уходит последний поезд — без надежды на возвращение.

Синевато-серые тона окружающей реальности, сальные тюлевые шторы… — все это напоминает обстановку бессмысленного психологического спектакля, где главный герой все действие сидит на единственном стуле внутри единственной комнаты. Предполагается, зрители должны понять, — эта комната — его мир. Большой, неизведанный. Предполагается, зрители должны почувствовать, — их мир — это тоже комната, такая же маленькая, — просто мы не замечаем, насколько.

От нечего делать я начинаю отстукивать твердыми ногтями по деревянной столешнице, и звуки получаются звонкими, четкими. Как легкая барабанная дробь, но только менее музыкальная. Мотив, который я не напеваю, вереницей нот вертится у меня в голове, как птица, которую я все никак из жалости не могу выпустить на свободу.

Мелодия быстрая, нетерпеливая, точно я сижу в коридоре перед кабинетом врача в ожидании своей очереди. За своим неизвестным диагнозом.

Лампочка на потолке качается все медленней и, наконец, останавливается. Ну и правильно, так и должно быть. Все когда-нибудь заканчивается или обрывается, как в моем случае. Все, что приходит в этот мир, все это уходит. Появляется-исчезает… появляется-исчезает…

Свою самую главную ошибку я совершила, когда согласилась появиться. В тот момент, когда заполнила чей-то чистый лист, заняла чье-то "завтра", вытеснила чье-то "сегодня". Мне не хотелось тогда никому мешать, но что поделать, — меня никто тогда не спросил.

Джен должна вот-вот появиться, и, наверное, мое нетерпение связано с ее ожиданием.

Внезапно в воздухе раздается дикий пронзительный писк. От неожиданности я вздрагиваю. Но это не то, о чем я подумала, — всего лишь автоответчик.

Когда слышу его голос, задерживаю дыхание, точно это должно как-то помочь мне остаться незаметной, но все это — лишнее. Сердце совершает опасный кульбит в воздухе и замирает на одном из крутых виражей. Пытаюсь найти спасение в столешнице, хватаюсь за нее руками, вгрызаюсь ногтями. Но это тоже — лишнее. Потому что он меня не слышит.

"Дженнифер, прием, это Ким. Я знаю, тебя сейчас нет дома, но я надеюсь, что ты прослушаешь это сообщение до того, как я вернусь из Аризоны".

Голос его все такой же, каким он был всегда. Невозмутимый. Точно весь мир крутится вокруг него, Кима, который все просчитывает на несколько шагов вперед.

"Я уеду из города на несколько дней — у меня появились некоторые сложности в связи сама-знаешь-каким делом. Прошу тебя, держи Кесси около себя, не дай ей снова сбежать. Если что — мой номер ты знаешь. Люблю тебя. Кимберли".