Габаритные огни, яркие, почти изумрудные, освещают сцену, отбрасывая странные длинные тени на человеческие лица. Люди смеются. Снова и снова. Им весело.

Но я чувствую кое-что другое. Чувствую только, как несколькими рядами выше меня находится пара внимательных глаз. Кто-то наблюдает за мной, изучает. Интересуется, но держится на расстоянии.

Неосознанно я что есть дури впиваюсь кончиками пальцев в деревянные подлокотники, и несколько ногтей от напора тут же с треском ломается. Но я не обращаю внимания. Паника, вновь эта паника охватывает все мое взбудораженное чувствительное тело. Но мне бы хотелось не чувствовать. Хотелось бы просто не знать.

Голова наливается кровью, а дышать становится тяжело, как будто в грудную клетку попадает свинцовая пуля. Возможно, прямо в сердце. И в этот момент я ощущаю дикую нехватку Джо и его сигарет. Вероятней всего, только сигарет. Или только Джо. Я уже не знаю. Честное слово, не знаю.

Чтобы хоть как-то успокоить себя, я закрываю глаза и мысленно начинаю считать до тысячи. Но на девятьсот девяносто девяти я останавливаюсь. Открываю глаза и понимаю, что что-то не так. Подкупольный идеально круглой формы зал отличается от того, каким он был в тот момент, когда я тогда, девятьсот девяносто девять мгновений назад, закрывала глаза.

Лишь затем понимаю — представление закончилось, зал опустел. Где-то на нижних рядах шуршит веником престарелый уборщик. В воздухе стоит пряный запах веселья, чем-то похожий на легкое опьянение.

Но самое странное не это. Меня настораживает лишь то, что рядом никого нет. И Жи тоже нет.

Непогашенный вовремя прожектор светит мне прямо в глаза.

Еще не успевши толком прийти в себя, я рефлекторно начинаю выискивать Жи подле себя: заглядываю под кресла, пытаюсь нащупать нить ее жизни, почувствовать, где она может быть. И отчаяние, которое я ощущаю сейчас, оно другое, совершенно не похожее на ту панику, что я ощущала совсем недавно.

Я ее потеряла. Ее… потеряла… я…

Слова в голове с трудом складываются в мысли, и я уже не могу рассуждать как здравая американка. Все получается немного по-другому: мои чувства решают все за меня. Говорят, куда идти, что делать, с кем разговаривать. И именно чувства говорят мне о том, что Жи уже нет в этом зале — я слышу только редкое сердцебиение и смешанные отрывчатые мысли престарелого уборщика. И ни звука более. Как же мне не хватает Кима с его вечными подсказками. С пейджером, сообщающим те самые сигналы, что нужны именно мне. Но сейчас Кима рядом нет, и я должна все делать без его помощи. Сама, Кесси, ты теперь сама.

По щекам бегут первые слезы. Эти слезы уже поздно останавливать, но у меня нет к этому ни сил, ни желания. Зачем? Все это лишнее, пустое. Все это чувства, показывающиеся наружу.

Я в бессчетный раз опускаюсь на колени и, протирая и без того грязный пол коленками и без того протертых джинсов, заглядываю в крохотную узкую расщелину между рядами кресел. Я уже не рассчитываю ничего там обнаружить, но внезапно я осознаю, что вижу в проеме чьи-то… ноги.

Тощие, оголенные, с иссушенной обвисшей кожей лодыжки и старомодные туфли на небольшом каблуке с пряжкой, чем-то напоминающей искусственные бриллианты. Мне хватает мгновения, чтобы понять, кому принадлежат эти ноги.

Но не успеваю я что-либо предпринять, как ноги исчезают из поля моего зрения.

Цок-цок. Дьяволица прыг-да-скок…

Ну, поймай меня, дружок…

В этот момент мне кажется, что я умираю. Что слезы медленно, сами собой высыхают, тело перестает шевелиться, и разум постепенно отстраняется от оболочки. Наступает странная необъяснимая апатия.

Я лежу на полу, зажатая между грязными доисторическими креслами, а надо мной, где-то высоко, под самым потолком, канатоходец упражняется в очередном трюке.

…

— Как ты могла ее потерять?!

Он зол. В отличие от меня он воспламеняется с точностью до миллисекунды.

— Я не знаю! — что было силы ору я, как будто если я буду говорить тише, то он меня не услышит. — Сколько еще раз тебе говорить? Не знаю-не знаю-не знаю!

Я действительно точно ребенок. Пытаюсь убедить его громким голосом, топнув ногой или еще чем-нибудь не менее глупым. Забываю только о том, что он меня не слышит. Все равно не слышит.

— Ты же знала, что там может быть опасно! Какого черта ты, Кассандра Слоу, понесла свою задницу в цирк именно сейчас?!

Я уже открываю рот для очередного колкого ответа, но из меня вылетают только несколько прозрачных пузырьков воздуха. До меня внезапно доходит смысл его слов. Смысл того, что Джо прав. Захлопнув рот обратно, я униженно опускаю глаза и хочу только одного. Не видеть. Чтобы он меня не видел, и я его. Чтобы никто, никого и никогда.

И почему-то то, что сейчас на его лице не вечная ухмылка, а обычное раздражение, угнетает еще больше. Лучше бы он смеялся. Смеялся и тыкал в меня пальцем. Сказал бы просто: "Ну, Кесси, ты и растяпа". Но — каким-то неведомым мне образом — его действительно волнует то, что произошло.

— Ты мне не мамочка, Джо! Засунь свои дурацкие советы к себе в зад! Понятно?

Я не знаю, почему я так говорю. Почему на его опеку отвечаю раздражением? Почему на его заботу отвечаю нападением? Я не знаю — это слишком сложно для меня сейчас. Сейчас, когда мой мозг медленно расслаивается на мелкие, крошащиеся в пальцах пластины.

Он тоже замолкает, и ему тоже — больше нечего сказать. Лишь облизывает пересохшие губы и смотрит на меня, как будто с презрением. Словно говоря: "Ну и пусть, Кесси. Твои проблемы. Ты сама их натворила — теперь сама и расхлебывай".

И я поднимаю подбородок повыше, чтобы показать, что я действительно принимаю его вызов, что я действительно такая, какой он считал меня когда-то. Сильная. Независимая. Я могу почувствовать в нем все — редкое отсутствие сигаретного запаха, резко приглушенные его волнением мысли. Могу почувствовать, что сейчас ему душно, когда мне наоборот — слишком холодно. Он мысленно прикидывает, в какой момент ему лучше уйти из комнаты, какой момент будет наиболее эффектен.

— Можешь уйти сейчас, — твердо говорю я. Он не ожидает: не привык, что я так открыто демонстрирую свою чувствительность. Ну и пусть. Сейчас — мне откровенно плевать. И ничто уже не имеет значения, за исключением того, что мне нужно немедленно найти Жи, и каждая секунда сейчас на счету.

Он поворачивается в мою сторону, отнимает руки от подбородка и смотрит прямо на меня. Снова. Ужасное чувство. Он смотрит слишком пристально, слишком изучающе, как будто тоже хочет почувствовать меня, определить, что у меня внутри.

— Сейчас, — повторяю. — Или уйду я.

— Вали отсюда, Кесси, — неопределенно огрызается он, но я не двигаюсь с места.

Мне кажется, что он и не ожидал от меня другой реакции. Джо поворачивается ко мне спиной, и я слышу, как плещется о стенки чашки какая-то жидкость. По запаху более всего похоже на…