– Не маленький. Могу сообразить. Но это, Иосиф Виссарионович, было бы не страшно, если бы…

Сталин нетерпеливо перебил:

– Зачем, товарищ Челышев, подменять мелочами главное? Разве что-либо значительное рождается без мук? – Удовлетворенный своей формулой, он помолчал. Затем опять обрел медлительность. – Главное в том, что новым способом выплавлена сталь. А остальное приложится, если мы, товарищ Челышев, будем в этом настойчивы. Не так ли?

Уловив прорвавшиеся в какое-то мгновение раздраженные или, пожалуй, капризные интонации Сталина, Василий Данилович не дерзнул возражать. А возражения просились на язык. «Зачем подменять мелочами главное?» Так то оно так, но когда-то вы, товарищ Сталин, не чурались мелочей. И допытывались, выспрашивали о всяческих подробностях. А ведь способов прямого получения стали из руды предложено уже немало, и у нас, и в мировой металлургии. И каждый способ – это мелочи, тонкости, подробности «Будем настойчивы». Нет, не все в технике, в промышленности можно взять только настойчивостью. Сначала надо иметь верное решение.

– Таким образом, вы совершили ошибку, товарищ Челышев. – Сталин помедлил, дав время Челышеву воспринять тяжесть этих слов. – Но поправимую. Давайте будем ее поправлять. Этот металл нам нужен.

Признаться, Челышев заколебался.

Когда-то в декабре 1934-го он, вечно насупленный главный инженер «Новоуралстали», держал речь в Кремле, приветствовал Сталина. Приветствовал от лица сотоварищей, участников той встречи, да и от всех металлургов, которые впервые в истории России выплавили десять миллионов тонн чугуна в год.

Челышеву за два или три дня сообщили об этом предстоящем ему выступлении. Он лишь буркнул в ответ:

– Ладно.

Оратором он был никудышным. В устных преданиях, что еще и ныне заменяют не записанную никем историю отечественной металлургии, отмечено его выступление на митинге новоуралсталевцев по случаю пуска первой домны. Каждый оратор, по обычаю тех времен, заключал речь здравицей, выкрикивал, например. «Да здравствует героический рабочий класс!», «Да здравствует великий Сталин!» и тому подобное. Челышев же, огласив, или, верней, пробормотав несколько цифр, характеризующих мощность построенной домны, самой большой в Европе ее вооруженность механизмами, тоже под конец речи рявкнул: «Да здравствует!» Ему хотелось сказать «домна номер первый», – она, эта могучая печь была его любовью, его страстью, воистину делом его жизни, – но, постеснявшись, он так и не закончил своего возгласа. Проорал «Да здравствует!» и, к этому ничего не добавив, умолк.

Время от времени в центральной печати появлялись его статьи. Каждую из них, собственно говоря, делал, исполняя поручение редакции, тот или иной журналист, разумеется, сперва задав Челышеву ряд вопросов, занеся в блокнот его высказывания Политическое «верую» Василия Даниловича было лишено какой либо двусмысленности. Одушевляя свои домны, распознавая, как подчас ему казалось, их язык, понимая их жалобы, желания, ощущая себя как бы их депутатом, представителем, Челышев является сторонником Советской власти, сторонником партии, совершавшей небывалую индустриализацию. Единожды решив это для себя, он затем предоставил журналистам уснащать его статьи политическими фразами, нередко размашистыми или пустыми Изготовленные за него статьи он легко подписывал, исправляя лишь неточности, относившиеся к технике, к его инженерной специальности.

Вот такому-то оратору и поручили сказать приветственное слово Сталин.

По брусчатке Красной площади Челышев шагал среди других металлургов к Спасским воротам Кремля.

– Ну как, Василий Данилович, приготовили речь? – спросил кто-то из спутников.

– Какую речь? Я ведь от всех буду выступать. Прочту, что дадите. И все…

Лишь тут для него выяснилось, что никакого общего приветствия не составлено, что ему, уже прожившему полвека инженеру, строителю «Новоуралстали», заслужившему честь говорить от имени сотоварищей, предстоит высказать собственными словами свои чувства. Как же это так? Через десять-пятнадцать минут он встанет перед Сталиным, а в мыслях нет никакого плана речи.

Вот Челышев уже поднимается вместе со всеми по лестницам Кремлевского дворца. Никто не говорит громко; мягкие ковры, разостланные на ступеньках, глушат шум шагов. Смутно ощущая эту особую торжественную тишину, Челышев сосредоточивался, стремясь усилием мысли выделить самое существенное, самое главное из того, что пережил и передумал.

В зале он уселся в углу, но его отыскали, нашли ему стул впереди.

Первые обращенные к Сталину слова он произнес, опустив голову и запинаясь. Однако удивительная искренность делала речь сильной. «Под вашим руководством, товарищ Сталин, создана новая промышленность, вы совершили революцию в технике, о которой мы, старые инженеры, едва могли мечтать не только в целом, но и частностях. История промышленности не знает подобного примера ни в сроках, ни в обстановке, а главное, в методах и приемах. Это революционно с начала до конца». Тогда-то Челышев и приподнял голову, взглянул прямо в глаза Сталина – не искристые, лишенные живой игры.

В глубине души Василии Данилович сознавал, нехорошо, недостойно превозносить человека в лицо, но уступил уже общепринятой в те годы манере, стилю времени, уступил, не погрешив против своей инженерной страсти, совести: у него, выстроившего, наконец, завод по планам и заветам Курако, было немало оснований благодарить Сталина.

Сталин и тогда, после тон речи Челышева, сказал ему в ответ:

– Вы ошибаетесь, товарищ Челышев.

Прохаживаясь, глядя в затихший зал, Сталин с минуту помолчал. Для Челышева это была минута мучения. Легко ли услышать от Сталина: «Вы ошибаетесь». А тот длил мучение Василия Даниловича. Затем повторил:

– Вы ошибаетесь. Партия не могла одна провести работу, о которой вы говорили. И тем более неправильно приписывать ее мне, скромному ученику Ленина.

Повернувшись к Челышеву, он с улыбкой чеканно добавил:

– Вместе с партией в этой работе участвовали и беспартийные специалисты, такие, как вы.

Так Сталин вернул комплимент, что, кстати, скажем, делал не часто. Челышев в тот миг ощутил смутную неловкость. Показалось, что он втянут в какую-то не нужную ему игру. Впрочем, это ощущение быстро развеялось: он же по совести излил свои чувства.

Вот и теперь Сталин сказал: «Вы совершили ошибку». Черт знает, может быть, и впрямь он схватил своим гением чутьем нечто такое, чего не узрел и не понял Челышев? Схватил и повелел: «Такой металл нам нужен. Такой способ будет жизненным».

Онисимов меж тем распахнул папку чертежей, вынул, развернул лист кальки – общий вид печи Лесных. Оба – и Челышев, и Онисимов – взглянули на этот чертеж, потом взоры повстречались. На миг в зеленоватых, серьезных глазах Александра Леонтьевича просквозила боль, затем снова выказалась крайняя сосредоточенность, напряжение мысли. Конечно, нелегки были ему эти минуты. Сейчас зашаталось его положение, все его будущее. Разумеется, и Василию Даниловичу не поздоровится. Но к черту колебания! Он, академик Челышев, обязан сказать Сталину: эта печь непригодна для промышленности, для промышленных масштабов. И делайте со мной, товарищ Сталин, что угодно, но никогда вас я в заблуждение не вводил, скажу и теперь, что думаю. Однако опять заговорил Сталин:

– Поручаю вам, товарищ Челышев, этим заняться. Нужна дальнейшая научная разработка и технологическая доводка металлургического процесса, предложенного товарищем Лесных. Потом займитесь проектом завода для получения стали по его способу.

– Если такие заводы начнем строить, то…

Все же Василий Данилович не закончил фразу, замялся, ощущая даже и по телефону, как давит воля Сталина.

– Что вы хотели сказать?

– Не возьмусь, Иосиф Виссарионович, за это. Не верю в этот способ.

– Ну, как знаете.

– Не верю и не могу.

– Как знаете, – сухо повторил Сталин. – Дело ваше. – Он еще подождал каких-то слов Челышева. Но не дождался. – Передайте трубку товарищу Онисимову.