- Ваша задача, товарищи, состоит в том, чтобы нанести внезапный и мощный удар по исходным позициям вражеской пехоты и танков, по артиллерийским и минометным батареям противника в районах сосредоточения его резервов, - говорил Павлов. - Одновременно должны быть разрушены наблюдательные и командные пункты врага.
К проведению контрподготовки привлекались, кроме артиллерии и минометов нашей дивизии, артиллерия 213-й стрелковой дивизии, недавно занявшей оборону непосредственно за нами, и два дивизиона 109-го армейского пушечного артполка.
Каждый дивизион, каждая батарея получили указания, по каким целям и районам они должны вести огонь после приказа на контр подготовку. Отлучаться с позиций с этой минуты запрещалось.
* * *
До сих пор в мельчайших подробностях помню я ночь на 5 июля 1943 года. Тьма опустилась быстро. Узкий серп месяца повис высоко над горизонтом, звезды в иссиня-черном небе сияли остро, переливаясь голубовато-зеленым цветом. Тишина стояла полная.
На медпункте не опали, все собрались возле повозок. Мужчины курили. Мы с Таней, укрывшись одной шинелью, сидели на куче сена. Тишина. Заговорим о чем-нибудь, но разговор не вяжется. Снова молчим, слушаем, ждем. И сотни тысяч людей, наверное, подобно нам, молчат, вслушиваются, ждут: в окопах, на наблюдательных и командных пунктах, на огневых позициях. Вслушиваются и ждут...
Небеса разверзлись и обрушились на землю в начале третьего часа. Перед этим, как всегда, вздрогнула земля. А потом - оглушающий гром сотен орудий и минометов.
Я только пятнадцать-двадцать секунд слышала свист снарядов и начавшуюся на (переднем крае ожесточенную стрельбу из автоматов и пулеметов. Затем все поглотили гул разрывов и новые, все новые и новые залпы.
По вражеским войскам яростно били пушки и орудия, реактивные снаряды М-31, "катюши". Сполохи выстрелов. Беглые зарницы разрывов, сливающиеся в зарево. Адский грохот. Ничего, кроме жуткого грохота. Никогда ранее не слыханного грохота!
Беззвучно вставали на дыбы испуганные внезапным огнем кони... Беззвучно раскрывали рты Реутов и Широких, повисшие на конских уздечках... Сутулилась Таня, зажимая ладонями уши...
Огненный смерч бушевал тридцать минут. Он прекратился так же неожиданно, как начался. Ночь словно провалилась в возникшую тишину. И мы с ней, неспособные пока произнести ни слова. Одинокая пулеметная очередь на переднем крае... Возбужденное ржание коня... Вместо запаха сырости приплывший с реки запах гари и дыма...
Все напряженно ждали: вот-вот грянет ответный артиллерийский удар. Но враг молчал. Враг не отвечал на огонь. Прошли десять, двадцать, сорок минут - не отвечал.
Стало неудержимо клонить в сон: сказалось, видимо, нервное напряжение. И я пошла к "женской" землянке, улеглась на топчан, укрылась шинелью. Спустилась туда и Таня:
- Галина Даниловна, думаете, не начнется?
- Ложись, ложись - хоть немного вздремнем...
Но я не задремала. Я уснула. Уснула сразу же, как только закрыла глаза. А проспала всего час: сорвал с топчана, заставил схватить санитарную сумку и броситься к выходу грохот разрывов. Снаряды и мины рвались совсем близко, стены землянки ходили ходуном, сквозь накат сыпался песок. Выбежав наружу, присела: между землянкой и блиндажом медпункта взметываются огонь, земля и дым.
- Землянка не выдержит прямого попадания! - прокричала бежавшая следом Таня. - Лучше в ход сообщения!
Совет был дельным. Кинулись в ход сообщения, отбежали с десяток шагов и упали на дно глубокой щели. А сквозь грохот разрывов уже слышался знакомый гул вражеских бомбардировщиков.
Вскоре и первые мощные бомбы взорвались. Я попыталась выглянуть из щели - понять, что происходит. Увы! Все затянуто дымом и пылью. А огонь не стихает. Новые разрывы совсем рядом. Земляные стены дрожат, осыпаются. Ощущение такое, что края щели вот-вот сомкнутся и погребут нас заживо.
Вспомнила сына. Как хорошо, что он далеко. Нет, я не должна погибнуть. Не имею права! У меня же сын... И Нину Букину вспомнила. Каково-то ей в стрелковом полку? Жива ли?
Артиллерийская подготовка противника продолжалась в полосе обороны дивизии около часа. Затем канонада стала затихать, стали слышны пулеметы и автоматы переднего края. Тут же открыли беглый огонь наши гаубицы, пушки и минометы.
- Вот теперь началось! - крикнула я Тане. - Скорей!
Мы выбрались из щели и побежали к блиндажу медпункта.
Глава двадцатая.
Пятое июля
Яростный бой развертывался по всей полосе обороны, но гул казался более ожесточенным на правом фланге, на участке 229-го гвардейского стрелкового полка. Там и вражеская авиация висела.
Отправила я Кязумова в штаб полка - выяснить, куда подавать повозки, где нужна помощь. Чередниченко приказал ехать в первый дивизион, к капитану Савченко. Реутов с Широких забрались на передки и, тронув коней, погнали в лес.
- Немец дымовую завесу поставил, наблюдателям тяжело, - рассказывал Кязумов об услышанном в штабе. - Танки появляются перед пушками, когда до них каких-нибудь двести-триста метров...
Первые раненые поступили на медпункт в начале седьмого часа. Привез их шофер, доставлявший боеприпасы на 1-ю батарею старшего лейтенанта Горбатовского. На бортах грузовика белели свежие царапины от осколков. У пострадавших артиллеристов были - как всегда в начале оборонительного боя, пока дело не дошло до автоматов и гранат, - тяжелые осколочные ранения. При таких ранениях необходим внимательный врачебный осмотр, срочная квалифицированная помощь.
Расспрашивать раненых про обстановку на передовой некогда: только успевай поворачиваться. Да и им самим не до разговоров! И все же из отрывочных фраз, из лихорадочных реплик потерявших немало крови людей можно было понять, что под Масловой Пристанью трудно.
Привезли батарейцев гвардии капитана Михайловского. Эти дрались в Приютовке, тоже хватили лиха. Пригнал повозку от Савченко Реутов. Доставили стрелков из 222-го гвардейского. На взмыленных конях, выскочив из-под обстрела, прискакал Широких. Да так и пошло! То с правого фланга, то с левого, уже не ручейками - рекой полился поток: осколочные, пулевые, колотые, резаные...
Приток раненых вынуждал прибегнуть к разделению труда: мы с Кязумовым стали отбирать для оказания помощи самых тяжелых, оставляя более легких Ковышеву и Коневой.
К девяти часам блиндажи, землянки и щели медпункта оказались заполненными. Вновь прибывающих укладывали под открытым небом, а противник между тем продолжал вести огонь на всю глубину обороны дивизии, снаряды и мины нередко рвались в расположении медпункта, порой приходилось прерывать работу, чтобы "перележать" артналет.
В десятом часу подошли два грузовика, часть раненых удалось отправить в медсанбат. Потом автомашины словно сквозь землю провалились - ни одна не показывалась, - и в одиннадцатом часу я побежала на КП "выбивать" транспорт.
Там - свежие воронки, обезглавленные деревья, труп убитой лошади... Вскакивают на коней, гонят куда-то командир штабной батареи старший лейтенант Кристаллов с ординарцем... Пробегает телефонист с катушкой черного телефонного провода за плечами... Откуда-то из-под земли слышится отчаянный зов: "Резеда"! "Резеда"! Я - "Тополь"!"...
Чередниченко у себя в блиндаже сгорбился над зеленой коробкой полевого телефона. Правой рукой прижимает к уху телефонную трубку, левой - закрывает другое ухО, морщится от напряжения, пытаясь видимо, разобрать, что ему говорят. А отвечая, кричит, рискуя сорвать голосовые связки. Смотрит на меня, не узнавая. И вдруг, зажав трубку ладонью, хрипло приказывает:
- В медпункт! Медсанбат накрыли артогнем, он перебазируется, шоферы не успевают! Идите в медпункт, будут машины!
И опять, перестав видеть меня, что-то кричит в трубку.
Мне стыдно, что помешала. И тут же холодком заползает в грудь тревога за товарищей из медсанбата... Однако давать волю чувствам некогда: раненые ждут! Я выбираюсь из блиндажа и бегу обратно.
