Готовя раненых к отправке в медсанбат, узнали от шоферов, что он переброшен из Бекетовки не на левый берег Волги, а на один из волжских островов - остров Сарпинский.

- Это что! - говорили шоферы медсанбата. - На остров перебраться ночью ничего не стоило. А вот когда из балки Донская Царица пробивались, тогда досталось. По машинам раза три из пулеметов садили!

Я поинтересовалась, не пострадал ли кто-нибудь из моих товарищей, и обрадовалась, услышав, что жертв среди врачей, фельдшеров и остального медперсонала нет.

Двое суток, с 3 по 5 сентября, дивизия продолжала неравный бой за Елхи. Хутор дважды переходил из рук в руки. Утро 5 сентября тоже началось атаками фашистов, и к 14 часам положение резко ухудшилось. Полковник Колобутин попросил комиссара дивизии И. В. Шуршу и начальника политотдела дивизии А. С. Киселева воодушевить бойцов, добиться перелома в ходе боя. Те ушли на передний край.

Через три часа в штаб дивизии сообщили, что успешной контратакой враг выбит из хутора. Позднее стало известно, что в решительную контратаку вели командиров и солдат именно Шурша и Киселев. Оба погибли, но перелома в ходе боя добились.

К исходу 5 сентября бои под Елхами затихли. Теперь противник яростно атаковал на других участках. На девятые сутки непрерывного сражения, 12 сентября, враг сумел прорваться к Волге в районе села Купоросного, отрезав 64-ю армию от 62-й. Но ценой каких потерь добился враг этого успеха, последнего своего успеха на юго-западном участке обороны Сталинграда! Десятки танков, догорев, остались в степи, десятки бронетранспортеров, сотни автомашин и многие, многие тысячи фашистских солдат...

Смещение боев в район Купоросного позволило дивизии и приданной ей 65-й морской стрелковой бригаде улучшить позиции и пополниться. В дивизию влился сводный курсантский полк. На его основе возродили 128-й стрелковый полк дивизии. Поступало в большом количестве новое вооружение. Прибывали новые командиры батальонов и рот. На должности командиров взводов выдвигались хорошо показавшие себя в бою младшие командиры и даже рядовые красноармейцы... Но в те же дни сменилось руководство дивизии. Анатолия Ивановича Колобутина отозвали в Москву. Говорили, ему предстоит принять командование другой, недавно сформированной дивизией. В штаб армии был отозван и стал там работать начальник штаба дивизии Д. С. Цалай. А Колобутина сменил подполковник А. И. Лосев, прежде командовавший бригадой морской пехоты. Начальником штаба у Лосева стал майор Г. К. Володкин.

Перед отъездом полковник Колобутин собрал находившихся на КП товарищей, поблагодарил за службу, пожелал успешных боев. Уехал, а точнее говоря, ушел Колобутин из дивизии уже к вечеру: разъезжать по степи на машине, пока не стемнеет, не приходилось из-за висевших в воздухе истребителей и бомбардировщиков врага.

* * *

Недолго оставалась на КП дивизии и я. День, когда получила новое назначение, помню очень ясно. Утром, ранним и холодным, разбудил голос штабного почтальона:

- Товарищ военврач, письмо!

Приподняв край плащ-палатки, заменявший в землянке дверь, почтальон подал измятый конверт. Это была первая весточка из дому, полученная после летних боев. Я обрадовалась, но увидела, что номер полевой почты и фамилия выведены каллиграфическим почерком отца, и забеспокоилась: прежде все подписывала мама. Поспешно разорвала конверт, вытащила сложенный вчетверо тетрадочный лист, натолкнулась взглядом на слова "...схоронил вчера".

Почему я сразу поняла, что отец сообщает о смерти мамы? Ведь она никогда прежде не жаловалась на недомогание и если беспокоилась о чьем-то здоровье, так это о моем! Отец писал, что у мамы случился внезапный приступ аппендицита, вызванный врач ошибся в диагнозе, а, когда наконец спохватились и положили больную на операционный стол, было уже поздно.

Уткнувшись лицом в санитарную сумку, служившую подушкой, я рыдала от сознания чудовищной нелепости случившегося, от невозможности что-либо изменить.

...Мама моя! Она росла без отца, кроме нее, у бабушки было еще одиннадцать детей, все с малолетства занимались тяжелым, изнуряющим трудом. Не принесло маме избавления от нищеты и замужество: хатенка в витебской деревушке Киреево кособочила, ветер трепал соломенную крышу, заваливал хилый плетень...

Жуткий пожар, спаливший Киреево дотла, вынудил родителей перебраться в город. Тут отец устроился было на завод, но стал часто болеть, и вся забота о семье окончательно легла на плечи матери: нанималась убирать и стирать, по ночам шила на людей. Как выдерживала, откуда брала силы?

Теперь знаю - из бездонной криницы женской, материнской любви. Даже спустя годы, когда я уже училась в Москве, в очень голодное время, мама ухитрялась каждый месяц присылать то сухари, то кусочек сала...

Брезент санитарной сумки царапал лицо, но я все крепче стискивала ее. Сердце сжимала боль. Нет, не спешила я воздать маме добром за все, что она делала: считала - успею... Даже тревоги за малолетнего сына, оставшегося на руках у немощного отца, в тот момент не возникло, так остра была боль, таким неизбывным было чувство вины перед умершей.

К действительности вернул оклик адъютанта нового командира дивизии:

- Товарищ военврач, вы у себя?

Адъютант явился сообщить, что я назначена врачом в Отдельный учебный стрелковый батальон, где плохо с медицинской помощью, и передал записку комдива с указанием немедленно отправиться в распоряжение командира учебного батальона.

Дождавшись, пока адъютант уйдет, я встала с топчана, вытерла слезы, спрятала письмо отца и записку комдива в нагрудный карман гимнастерки. Заполнявшая меня боль не проходила, но отступила куда-то вглубь, словно не хотела мешать делать то, что полагалось. Теперь я часто думаю, что внезапное назначение на новую должность, необходимость подчиниться приказу и немедленно выполнить его были для меня в ту минуту великим благом.

* * *

Отдельный учебный стрелковый батальон нашей дивизии, подобно многим другим учебным стрелковым батальонам, входившим в состав действующих воинских соединений, сражался против гитлеровцев наравне с остальными стрелковыми и артиллерийскими частями. Батальон занимал оборону на левом фланге дивизии, юго-восточнее хутора Елхи, временно захваченного врагом. Командный пункт учбата располагался в балке Безымянная. Младших командиров в батальоне готовили, попеременно выводя в тыл то один, то другой взвод.

Одолев склон балки Глубокая, где размещался штаб дивизии, я огляделась. Рассвело, облака истончились, всходило огромное, по-осеннему желтое солнце. В ласковых лучах восхода особенно густо чернели окутанные дымом и неоседающей пылью развалины Сталинграда. Кое-где между ними, отливая жидким золотом, кипела от разрывов снарядов и бомб Волга. Ближе к Глубокой и южнее чернели домики Бекетовки. А на западе, всего в четырех-пяти километрах от Глубокой, изгибалась дымной, грохочущей, подсвеченной солнцем дугой линия переднего края дивизии.

Со стороны этой дуги, на иссеченную холмами и оврагами степь, на Глубокую и Бекетовку уже наплывали хорошо видные в желтых отблесках солнца фашисте-кие самолеты. Гул их моторов на время заглушил рев орудий и минометов. Кое-где вражеские бомбардировщики отделялись от общего строя, включали сирены, пикировали, сбрасывали бомбы на невидимые для меня цели. Степь вздрагивала, уходила из-под ног. А туча фашистской авиации продолжала двигаться прямиком на Сталинград.

Преодолев невольное желание лечь, переждать, пока пронесет эту тучу, я вцепилась в лямки вещмешка и зашагала своей дорогой.

Твердая словно камень земля. Голубоватые кустики полыни, комки перекати-поля, опаленные края бесчисленных воронок, осколки, и среди полыни, шаров перекати-поля, воронок множество разноцветных бумажных лоскутьев с одноглавым черным орлом. Это фашистские листовки. Гитлеровцы не жалеют бумаги, пытаясь поколебать стойкость наших воинов: пишут, будто советские армии под Сталинградом окружены, что нас ожидает неминуемая гибель, призывают убивать комиссаров, сдаваться в плен... Сволочи. Были бы уверены в победе - не стали бы ни пугать, ни зазывать в плен!