Проводником в нашей группе идет худощавый таджик. Я знаю, что начале гражданской войны Муза (русский зовут его именно так — с ударением на первом слоге) записался в число кулябских ополченцев. А когда война против «вовчиков» оттянулась из внутренних районов республики на границу, сумел добиться призыва в пограничные войска и даже заработать лычки старшего сержанта.

Роста в двадцатитрехлетнем Муззафарове сто шестьдесят пять сантиметров. Поэтому вышагивающий за ним Паша Жуков при его ста семидесяти шести кажется великаном. Как многих скобарей (так на северо-западе России зовут псковских), у него типично русское лицо: веснушчатое даже зимой, с белыми ресницами и такими же бровями над светло-голубыми глазами.

Жуков их постоянно щурит. И когда говорит, и когда слушает, и когда просто курит. Добирает солидности. Сержанту пару недель назад исполнилось двадцать два года. Среди восемнадцати — девятнадцатилетних «срочников» это возраст. Тем более, что «пскопской» успел перед армией жениться и даже родить сына. По солдатским меркам — «старик».

Впрочем, все уловки Жукова выглядеть солидно, под стать званию и жизненному опыту, оканчиваются ничем. У Пашки — хронически мальчишеское лицо, с которым ему придется пройти по всей жизни и стать к старости еще одним вечным дедом Щукарем.

Но внешность бывает обманчива: Паша заработал третью лычку совсем недаром. Он надежен, рассудителен и расторопен. Числится у командиров на хорошем счету. Жуков в одиночку ходил с заданиями к соседним опорным пунктам и всегда возвращался. Поэтому покойный Сидоренко с Шахт именно его послал проводить группу Рукосуева. Извини, лейтенант Сидоренко, недооценил тебя…

— Жук, ты почему в десант не попал? — спросил я дэшовца, — Псковская же дивизия у тебя на родине под боком.

Не прерывая быстрых сборов в блиндаже Снесарева, где мы брали двойной боекомплект и запихивали в «эрдэшки» продукты, я старался поближе познакомиться с Жуковым и Муззафаровым. Ведь они стали моими людьми. За них нужно отвечать перед начальством, родителями и Господом. А чтобы отвечать, нужно знать…

— Черт его знает‚- ответил сержант, споро вкручивая в «эфку» взрыватель, — В аэроклуб ходил, прыгал. Думал, что возьмут — все ближе к дому. А потом майор в военкомате мне говорит: «Пойдешь в погранвойска». Я сначала обрадовался: уже начали границу с отделившимися эстонцами делать. Поговаривали, что в Печорах погранкомендатуру откроют… Обломался. Сначала в «дэшовскую» «учебку» послали, потому что с парашютом знаком, а потом — сюда.

— Зато мир посмотрел, — утешил я Жукова.

— Здесь не то место, чтобы мир узнавать, — усмехнулся он, — Для путешествий я бы лучше на Канары съездил!

…Вслед за Жуковым третьим иду я, старший лейтенант Александр Саранцев, со своими 26 годами и 179 сантиметрами над уровнем моря. Со стороны картина, наверное, получается уморительная: «лесенка» по горам прет.

Но нам не до смеха. Нужно до полнолуния дойти до кишлака. Успеем ли? По прямой до него около четырех километров. Будь мы где-то в среднерусской полосе, быстренько бы добежали. Еще покурить и потравить анекдоты успели не раз. Но под ногами — горы. Чужие, как не крути. По ним особо не побегаешь.

«Где родился, там и пригодился» — говаривала моя бабушка. Это Муззафарову хорошо: чувствует себя на этом склоне, как на курпаче родного дома. Что же касается нас, то у русских всегда «широка страна моя родная» — вот и приходится «пригождаться» непонятно где.

Пересекаем хребет и начинаем спускаться в лощину. Небо заметно светлеет: еще минут двадцать, и взойдет луна. Тогда наши черные фигурки будут смотреться на белом склоне не хуже, чем на экране китайского театра теней. Сиди себе со «снайперкой» в километре от нас и щелкай на выбор, с растяжкой и удовольствием…

У меня в кармане неожиданно заголосила «моторолла». В звенящей тишине горной ночи ее звук рвет нервы, как смычок туго натянутую струну.

Я останавливаюсь.

Торопливо вытягиваю радиотелефон, чтобы как можно быстрее нажать на кнопку вызова и заткнуть пронзительное верещание. Кажется, что этот звук слышат все «духи», собравшиеся как по эту сторону Пянджа, как и по ту. Наверное, и в далеком Кабуле слышат пронзительный голосок черной пластмассовой коробки.

— «Файзабад-4?» — голос прозвучал совсем рядом, как будто неизвестный мне человек находится за правым плечом.

— На связи.

— Выходи на объект с восточной стороны. Увидишь разваленный дувал под двумя пирамидальными тополями. Жди там. К тебе выйдут.

— Понял.

— Конец связи.

Мой собеседник не отличается разговорчивостью. Но оно и к лучшему: лишний раз трепаться в эфире — себе дороже. «Духи» уже давно обзавелись сканерами и плотно сидят на наших радиочастотах армейских радиостанций. Думаю, что сканирование радиотелефонов для них тоже не проблема. Сейчас можно любую электронику купить даже рынках в Москве. Были бы «баксы».

«Объектом» на языке моего недавнего собеседника именуется тот самый нейтральный кишлак — цель нашего путешествия. Перед выходом Снесарев накидал мне его подробную схему с привязкой к сторонам света. Так что не заплутаюсь…

…К нужной окраине кишлака вышли точно в срок. Но Луна взошла раньше, поэтому последний отрезок пути пришлось спускаться под ее раздевающим светом. Казалось, что из кишлака нас в это время рассматривали сквозь оптические прицелы десятка «эсвэдух».[15] Поганое ощущение, нечего сказать…

Такие вещи запоминаются на всю жизнь, да и стоят они не менее десяти лет жизни. Ощущение сродни тому, как будто топаешь правофланговым на параде на Красной площади, и вдруг в десятке метров от мавзолея обнаруживаешь, что на тебе нет штанов. Вожди на трибуне этого еще не видят. Но вот-вот строй пройдет перед ними, тогда — хана…

Кишлак молчит, мрачновато отсвечивая под Луной остатками побелки на стенах домов и погрузив в непроглядную тьму кривые улочки и дворы. Что нас ждет в них? Во всяком случае, не мирные жители.

Я решил подстраховаться и войти в кишлак на двести метров восточнее «точки рандеву». Определение «нейтральный» может убаюкивать только человека несведущего. На самом деле эта самая нейтральность предполагает свободу действий не только с нашей стороны, но и противника. Так что лучше перебздеть, чем недобздеть…

На узкой улице, в которую нырнул наш маленький отрядик, оказалось темно хоть глаз коли. Высокие дувалы полностью перекрыли лунный свет. На мгновение мы ослепли, словно после яркой гостиной оказались в глубоком погребе.

Движением руки я остановил своих людей. Мы постояли минут десять, приучая глаза к темноте и прислушиваясь к посторонним звукам. Из ближних шумов мои уши смогли различить только стук веток дерева за глиняным забором. Их раскачивал ветер, но чтобы понять это, потребовались долгие минуты напряженного вслушивания с занемевшим пальцем на курке.

Все остальные звуки гасил неумолчный гул воды Пянджа, несущего волны по перекатам за околицей.

Снега в кишлаке не было, и наши ноги мгновенно погрузились в густую глину.

С хлюпаньем и чавканьем выдирая ступни из месива, я жалел, что не могу зажечь фонарик. Одного взгляда на эту великолепную «контрольно-следовую полосу» хватило, чтобы понять: был ли кто-то в этом заброшенном жителями и Аллахом кишлаке или нет. А если и был, то когда…

Пройдя по безобразно грязной улице, наша группа успела запыхаться и извозюкаться в глине. А, судя по схеме, нужно было проползти еще две такие улицы…

Поворот, еще один…

Скоро перед нами должны вырасти пресловутые пирамидальные тополя, где нас должны ждать люди таинственного «Файзабада». И зачем только мы ему понадобились?

Проползая (ходьбой это назвать было невозможно) мимо очередного крестьянского двора, я услышал звук, который не был похож на привычное пение ветра. Это скорее напоминало хруст под каблуком глиняной плошки…

Борясь с острым желанием бросить в черноту гранату, я нырнул в проем ворот, висевших на одной петле. Присел рядом с забором, нащупывая стволом автомата возможную цель. Следовавший за мной Муззафаров повторил это движение, заняв позицию у противоположной стены. Жуков, повинуясь предупредительно вскинутой руке таджика, замер на улице, прикрывая наш тыл.