Они прибыли в Сьёрг впереди сумерек. Многоликий и раньше бывал в Северных землях. Правда, было то давно, в другой жизни о которой мальчишка любил не вспоминать. Пожив в роскошно убраном Тареме, он смотрел на Артум совсем иначе. Убогие домишки, будто сложенные наспех, грязные улицы и вонь, как из выгребной ямы. И люди такие-же: мужики все угрюмые, женщины — высокие точно сосны, не знающие о белилах для лиц и ароматных маслах. Многоликий едва успел отвести лошадь в сторону, когда дверь одного из домов отворилась и здоровенная баба выплеснула прямо на дорогу содержимое ночного горшка. Сзади послышался хохот Саа-Роша. «Дай мне повод выпотрошить тебя», — подумал Многоликий, и повернул коня.

— Мы разыскивает храм Эрбата, госпожа. Не подскажешь ли путь? — Спросил он молоденькую девицу, волосы которой перехватила разноцветная лента.

Многоликий владел северным наречием почти в совершенстве, как и языком шайров, и путанной речью эфратийцев. Общая речь Эрбоса родилась из речей шаймерцев. После того, как великая Шаймерия пала, остатки ее жителей расселились по всему материку, занимая островки земель, пригодные для жизни. Прошли десятки лет, речь дасирийцев приобрела свои оттенки, рхельцы стали говорить на иной лад, народ Дракона, тутмосийцы, даже та-хирсике пираты — все они вышли от шаймерцев. Потому-то речь и звалась «общей» — как бы не менялись говоры, корни брали начало из одного источника.

Девушка указала путь и предложила гостям Артума взять нарядных лент. Многоликий дал пару медяков и, получив ленту, повертел ее в руках. Мимо, распускаясь гомоном и смехом, пролетела стайка ребятни: на рукавах их кафтанов трепались точно такие же ленты. Мальчишка так же повязал и свою. Дасириец, что старался держаться на расстоянии, зашелся кашлем и принялся сетовать, что вот-вот схватит простуду.

Многоликий не удостоил спутника ответом. Он считал Саа-Роша свиньей, а с животными станет разговаривать только идиот. К тому ж вряд ли госпожа Ластрик обрадуется, узнав, что бывший советник свалился к Гартису раньше срока.

В храме Эрбата пахло точно в коптильне. Дасириец пуще прежнего заныл, что голоден. Он съежился, втянул голову глубоко в плечи и семенил за Многоликим, нехотя, точно шел на плаху. Стены храма, сложенные бурым камнем, тянулись вперед, упираясь в алтарь. С расшитых гобеленов грозно глядел сам владыка Эрбат: вот он застыл фигурою, охваченной огнем, а вот его пламенное лицо взирает на смертных прямо из извергающегося вулкана. Многоликий не глядел по сторонам — в прошлой жизни он отрекся от всех богов, кроме Близнецов, а теперь не молился даже им. Гартис уж давно велел слугам своим вострить вила для желанного гостя. Мальчишка мысленно пожал плечами — никаких молитв не хватит, чтоб умилостивить богов, чьих слуг он без счета отправлял в черное царство Гартиса. Так стоит ли пытаться?

Народа в храме не было: и час был поздний, и праздничная ночь. Северяне почитали богов всеобщим весельем на улицах Сьёрга.

Над алтарем, в широкой раме червонного золота, плясал мозаичный пламень. Стекло всех оттенков красного играло в свете множества факелов и могло даже показаться, что огонь живет. Алтарь, — гранитная багряная глыба, покрывал кусок черного шелка; поверх ткани расположилась чаша с маслом и целая череда свеч, самого разного размера и формы.

Многоликий скосил взгляд на Саа-Роша — бывший советник мигом бухнулся в ноги, припал лбом к ткани, зацеловав клок, словно сиськи молодой девки. Мальчишка не стал бить лживых поклонов, только сунул палец в чашу, принюхиваясь — масло пахло хвоей.

Прошло немного времени, Саа-Роша пробубнил все молитвы огненному богу Эрбоса, какие только знал, а никто из служителей не спешил выйти к путникам и, как полагается, послать вопрошающим благословение. Многоликий повертелся, обошел алтарь и велел дасирийцу заткнуться, снова пригрозив отнять язык. Когда толстяк умолк, тишину в храме нарушала лишь размеренная трескотня свеч и факелов, да шум шаркающих ног, раздававшийся откуда-то справа. Мальчишка пошел на него, очутился перед дубовой дверью из-под которой выбивалась полоса света. На двери пристроилась кованная замочная скважина. Не долго думая, Многоликий выудил из-за рукава отмычку, — тонкую, легко гнущуюся палочку, увенчанную крюком. Отмычка вошла в расщелину, пара легких нажатий пальцами — и замок поддался.

В комнате за дверью, обжилась теснота. Стены под потолком чернились, перепачканные сажей, из щелей свистел ветер. Стол, сундук для клади, кровать — все точно в крестьянской халупе. Не зря жрецов Эрбата считают самыми праведными праведниками, подумал Многоликий, поймав взглядом мужчину в алых одеждах служителя Хозяина огня. Лоб жреца схватил обруч с гранатовой слезой, руки пихали в дорожную суму нехитрый скарб.

Услыхав щелчок, мужчина повернулся, взглядом ощупал мальчишку и будто бы расслабился. Лицо служителя уродовал страшный ожег, как если бы ему не посчастливилось попасть под удар раскаленной железной перчатки. Над правым глазом остались следы двух пальцев, на щеке — отпечаток третьего.

— Мы пришли за благословением Эрбата, служитель, — блеклым голосом соврал Многоликий.

— Нынче праздничная ночь на дворе. — Как не пытался жрец напустить умиротворенный вид, его взгляд метался из стороны в сторону. — Боги приходят в Артум, когда наступает черед таять снегам. Нет нужды нынче испрашивать благословения в храмах, боги слышат смертных, коль помыслы их чисты.

Он покосился на дверь за спиной нежданного гостя, тень скользнула по его лицу. Многоликий еще раньше услышал позади кряхтение Саа-Роша, которому голод и страх не мешали всюду совать свой нос. Наверняка жрец углядел его и теперь прикидывал, что за чудна?я пара посетила храм Эрбата: толстяк, одетый не по северной моде, и сопляк, которому хватило наглости тревожить божьего слугу.

— Уж не ересь ли слышится в твоем голосе, жрец? — Многоликий говорил ровно, ничем не выдавая своего настроения. Он давно усвоил урок, что нет ничего страшнее каменного лица собеседника. Неизвестность — сестра ужаса. — Мой почтенный родитель пришел в великой скорби и умоляет тебя попросить для него благословения Огненного.

Саа-Рош снова раскашлялся, что-то недовольно пробубнил в ответ — слова его перемежались бранью. Жрец отступил, лицо его сделалось бледным. Многоликий про себя пожурил леди Ластрик за то, что не навязала ему толстяка. Он мог прекрасно справиться и без него, жирная свинья только путался под ногами и, как сейчас, норовил все испортить.

— Кто вы? — Спросил служитель Эрбата, рука его метнулась куда-то в складки мантии. Обратно ладонь вернулась с кинжалом, который жрец выставил вперед.

«Да он нас ждал!» — мальчишка мысленно присвистнул. Интересно, что скажет госпожа, когда прознает об измене. Он не сводил глаз с Саа-Роша все время пути: если бы толстяку стало храбрости предупредить кого-то, он не смог бы передать вестей незаметно. Хотя дасириец только то и делал, что трясся от страха. Значит, предатель завелся либо в Замке на Пике либо рхельский царь не сдержал слова. Многоликий счел оба варианта равноценными.

Глядя, как волнуется лезвие в руке жреца, мальчишка покривился. Он знал десяток способов лишить его кинжала еще до того, как жрец поймет, что остался безоружным. Но Многоликий не торопился. Что за интерес играть коту с мышью, если она даже не противится?

— Именем Эрбата, — как-то неуверенно начал мужчина, — священный огонь спасет меня и защи…

Мальчишка метнулся вперед. Сорвался с места, как притаившаяся змея. Только одно движение, безоружное, но не менее опасное. Клинком стала рука, сложенные вместе большой и указательный пальцы — острым ему наконечником. Точный удар в кадык… и глаза жреца округлились. Он с шумом раскрывал рот, не находя спасительного глотка воздуха. Кинжал был позабыт, скрюченными судорогой пальцами, служитель Эрбата драл горло — от ногтей оставались белые полосы, что тут же алели, надувались кровью.

Многоликий знал, как справиться с оружием, как обойти противника. Когда мальчишка видел, что соперник ему по зубам, он заводил игру — неторопливо изводя соперника страхом, наносил удары достаточные, чтоб причинить боль, но не слишком глубокие и не смертельные. Говорили, что у Народа драконов несколько раз в год проводили бычьй турнир, когда несколько опытных воинов сходились в клеть вместе с раззадоренным вепрем. На потеху толпе они кололи зверя пиками, пока тот не истекал кровью. Братья Послествета звали таких смельчаков «мясниками», убийцы чтили свое ремесло, но всегда умерщвляли с первого удара. Кодекс запрещал терзать жертву, по той же причине убийцы старались избегать использовать яды.