По обе стороны трона стояла стража, одетая так, как и те двое, что стерегли вход. А на троне сидел Конунг — могучий, как старое, закаленное непогодой дерево. Раш никак не мог понять, сколько же лет минуло владыке Северных земель. Его голова была тщательно выбрита, бороду едва тронула седина, лица не коснулись морщины, но в глазах, серых, как штормовое небо, читалась буря. Лоб перехватывала тяжелая тиара выбеленного серебра, каждая косица в бороде заканчивалась серебряным же кольцом. На Конунге не было ни кольчуги, ни доспех, только льняная рубашка, штаны из дубленной светлой кожи и длинная туника, скроенная из меха белого медведя.

Рашу вдруг отчаянно захотелось оказаться в другом месте. Владыка Артума глядел на него так, будто уже подписал чужестранцу смертный приговор и лишь чудо заставит его раздумать.

В тронном зале был и Эрик: шамаи стоял чуть в стороне от трона и встретил Раша холодно, будто видел впервые. Раш не стал гадать, ночевал ли шамаи в замке или его тоже пригласили.

Еще в зале было двое — брюхатый, плешивый мужчина, и высокий лысый бородач с рассеченной нижней губой. Брюхатый уставился на Раша жалящим взглядом, заложил руки за спину, выпятив живот, и улыбнулся.

— Я привел чужестранца, владыка, — объявил здоровяк в нагруднике. — Только он на северном-то и говорить толком не умеет, и понимает плохо.

Человек на троне велел подойти ближе, конвоиры за спинами Раша подтолкнули карманника вперед. Когда он поравнялся с бородачом, тот остановил его ладонью.

— Назови себя, — приказал Конунг. Его общая речь была не в пример лучше той, которую доводилось слышать Рашу здесь, в Аруме. Даже Хани куда отвратнее путала ударения.

— Раш, — отозвался карманник. Человек на троне ждал.

— Назови свое полное имя, — поторопил Раша «сверкающий нагрудник».

— Я сказал имя, которым зовусь, другого нет. Я человек простой, мне длинные титулы не по плечу.

Здоровяк в нагруднике потянулся, чтоб затрещиной поучить гостя вежливости, но Конунг остановил его.

— Ты мне больше не нужен. Берн присмотрит за мной.

— Как тебе угодно, владыка, — покорился тот и покинул тронный зал. Четверка стражников последовала за ним.

Северянин с рассеченной губой шагнул ближе к трону, положив ладони на топорище секиры, что держалась его пояса. Наверное, он и есть Берн, сообразил карманник.

— А теперь рассказывай, все, что видел, — велел Конунг.

И Раш исполнил его приказ. Слово в слово, то, что видел. Идя по тропе воспоминаний, он поймал себя на мысли, что минувшие события кажутся ему такими же далекими, как и дни детства. А Арэн, Миэ и темнокожий жрец — потерянным эхом где-то в далеких-далеких землях. Сколько времени минуло с той ночи, когда они с девчонкой удирали из Яркии? Он сбился со счету.

Когда Раш закончил, брюхатый переложил ладони на живот, но лицо его сохранило все ту же странную улыбку, за которой карманник не мог угадать ничего, кроме гадостного ощущения, будто его высмеивают.

— Шараши не могли пройти незамеченными так далеко на юг, — наконец, сказал толстяк. Щеки его раздувались, а живот дрожал, будто студень. — Я бы не стал верить чужестранцу, владыка. Мы видим его первый раз. И почтенный шамаи предупреждал тебя, что его нашли в логове браконьеров.

Раш даже не удивился. Подумал только, что не отказался бы услышать собственными ушами, что еще наплел пес.

— Со мной шла девушка, северянка, — вслух сказал карманник. — Она свидетель каждому моему слову. Хани ее зовут. Когда мы прибыли в столицу, она ушла в башню… — Раш попытался вспомнить, в какую башню сбежала девчонка, но память поскупилась на подсказки. Или всему виной было то, что он всегда в пол уха слушал, о чем говорит северянка. — Харст его знает, в какую башню. Вот его спросите, где да что, с нею пошел его брат. Карманник кивнул на шамаи. Тот едва не разорвал его взглядом.

— Владыка Торхейм, брат мой и девушка, о которой говорит этот человек, направлялись в Белый шпиль, думаю, они до сих пор там. Но девушка эта с порченной белой магией. Она тревожит духи наших умерших, — огрызнулся Эрик, снова поворачивая лицо к чужестранцу.

— Мне дела нет, чьи духи она тревожит, — отдал той же монетой Раш, стараясь избегать смотреть на шамаи. — В Яркии остались мои спутники, среди которых почтенный Арэн из рода Шаам, который несет весть из Иштара — столицы Дасирийскои империи

— Что за весть? — Конунг поддался вперед.

— Я не знаю, меня не посвящают в дела, которые решают меж собой важные седалища на высоких тронах, — соврал Раш.

— Это может быть ловушка, владыка Торхейм, — продолжал брюзжать толстяк. — Если тебе будет угодно, можно просить фергайр заглянуть в Зеркало.

Владыка Севера отмахнулся от него, как от назойливой мухи, встал и сошел вниз. Но он не спешил подходить к Рашу, лишь разглядывал его, будто искал повод объявить пришлого лжецом. Карманник в который раз проклял северянку: пойди она с ним, слова его имели бы больший вес. Может девчонка и была паршивой овцой в артумских снегах, но ее бы выслушали хоть потому, что она своя.

— Хорт, сколько поганые стервятники Шараяны уже не беспокоят Сьёрг? — Конунг обернулся к брюхатому.

— С лета, владыка Торхейм, — быстро ответил толстяк, будто знал заранее, о чем его спросят.

— Долгое затишье. — Конунг помрачнел.

Надолго в стенах тронного зала повисла тишина. Раш успел пересчитать все завязки на одеянии толстяка Хорта, рубины в эфесе меча Берна, а владыка Торхейм, вернувшийся на трон, продолжал молчать.

— Берн, ты что скажешь? — Наконец обратился к прямому, как гвоздь, северянину.

Рашу показалось, что голос владыки в этот раз звучит уважительнее, чем когда он говорил с брюхатым. Карманнику вдруг и саму стало интересно, что же ответит молчун.

— Хорт прав — мы не знаем, что за чужестранец принес нам черные вести с южных границ Артума. Но можно послать кого-то к фергайрам и если девушка там, заставить ее говорить. Осторожность не глупость, никто еще не был за нее высмеян, владыка.

В то мгновение, когда позади Раша раздался шум отворившихся дверей, карманник как раз решил, что нашел северянина, который пришелся ему по душе.

В спину повеяло холодом и запахом морозного ветра. А после мимо Раша проследовали почтенного возраста матроны, одетые в белые мантии без всякой вышивки и длинные туники соболиного меха. Волосы всех троих белых ворон, как про себя окрестил матрон Раш, были заплетены в косы, как у Хани и старухи-колдуньи из деревни. Только фигурки и украшения на кончиках косиц были богаче — нефрит, сусальное золото, алый жемчуг из Кровавого моря. Карманник почувствовал знакомый зуд в ладонях, появлявшийся всякий раз, как он видел наживу, даже если понимал, что никогда не сможет ее украсть.

А потом Раш увидел и саму девчонку. Несмотря на то, что старость гнула матрон к земле, они все равно оставались выше Хани и белоголовая северянка затерялась среди них. Раш почувствовал легкое облегчение: девчонка пришла как раз вовремя, чтоб расспросы и сомнения упрямых дуболомов не затянулись.

— Вы в самое время явились, — отозвался Торхейм. — Я как раз собирался послать гонца в Белый шпиль.

От зоркого глаза карманника не укрылось, каким колючим взглядом Конунг встретил старух. Между Торхеймом и тремя седовласыми матронами будто зарождалась стужа. Раш впервые пожалел, что рядом нет всезнающей Миэ.

— У нас тяжелые вести, Конунг. — Взяла слово та, что шла первой. Она показалась Рашу самой старой, ее спина надулась горбом, что кособоко распластался на правом плече.

— Шараши на юге моих границ? — Торхейм метнул недобрый взгляд на брюхатого Хорта.

Толстяк попятился и подобрал живот, будто боялся, что его могут отнять вместо головы. Горбунья ответила, и ее короткое «да», взлетело к потолку черным вороном.

— Мы смотрели ее глазами. — Теперь заговорила вторая, такая сухая и тощая, что из-под одежд ее выпирали угловатые плечи. Старушечий костлявый палец указал на Хани. — Южные границы Артума почернели от полчищ отродий Шараяны. Мы глядели в Зеркало — всюду их следы, но самих ширшей нет как нет.