— Не думала, что вера твоя так слаба, — грубо оборвала Миэ, метнула взгляд-молнию на склянку в ладони Банру и отвернулась, чтоб не поддаться желанию, залепить жрецу пощечину. Банру нравился ей своим непоколебимым духом и мудростью, но, как оказалось, все это испарилось, стоило солнцу покинуть его. — Зачем только поплелся следом. Ответом ей стал звук нового глотка.

— Эрель, — окликнул один из северян. — Мы тут кой чего отыскали.

В куче хлама, которую деревенские растащили вилами, нашлось несколько книг, обломки глиняной посуды и небольшой ящик, в нескольких местах почерневший, как от огня. Северяне не спешили притрагиваться к находкам и Миэ, поворчав, первой приступила к осмотру.

Книги оказались старыми — их пергаментные страницы курчавились обожженными краями, чернила выцвели от времени. Медные уголки обложек растеряли благородную позолоту. Книги высоко ценились на рынке, на изготовление одного тома уходило много времени, сил и золота. Те три, которые Миэ лишь бегло осмотрела, могли потянуть на полсотни золотом, несмотря на потрепанный вид.

— Мы возьмем книги, — сказала Миэ и, недолго думая, сунула все три тома в свой заплечный мешок, тот разом заметно потяжелел.

— В тех книгах чего-то важное, эрель? — Дорфу не понравилось, что чужестранка прибрала к рукам найденное в их горах и, по праву, принадлежавшее северянам.

— Сказки. — Миэ обезоруживающе улыбнулась. — Как только вернемся, я обязательно прочту вам одну или две.

В глазах северянина скользнуло сомнение, но он не решился спорить с волшебницей. Вместо этого он первым забрал ящик, на который нацелилась Миэ, и унес его в сторону, подальше от загребущих рук таремки. Миэ, не будь она так сосредоточена, залилась бы хохотом, глядя, как Дорф бестолку вертит находку.

— Раз была посуда, значит были и люди, — раздался над головой таремки безжизненный голос жреца.

Она покрутила между пальцами крупный обломок чаши, после отбросила его и поднялась, стряхивая с колен пыль.

— Что за книги ты спрятала, госпожа? — Глаза Банру уже загорались огнем, что пробудил дурман хасиса, на смуглой коже щек проступил лихорадочный румянец.

Миэ медлила с ответом, и, в тот миг, когда решилась говорить, пещера наполнилась пронзительным визгом. Один, второй, третий. Они раздавались оттуда, где на крючках висела одежда.

Писк был высоким и тонким, дребезжащим, будто натянутая тетива. Один за другим, северяне валились на землю, закрывая ладонями уши, корчась судорогами. Рты их раскрывались, но крик тонул, как и все остальные звуки. Остался лишь пронзительный визг и тени под потолком.

Миэ в последний момент успела заметить, как одна из темных накидок, встрепенулась и сорвалась с места. То, что казалось тканью, обернулось летающей тварью, чьи крылья были похожими на кожистые крылья летучих мышей. «Накидка» зависла под потолком, развернулась, показывая обратную сторону себя — на брюхе белесая кожа, покрытая мелкими пятнами, на которой скалился рот, полный мелких острых зубов. Сквозь них сочился раздвоенный змеиный язык.

Волшебница билась агонией. Волны магии, донимающие ее в пещере, сделались сильнее. Она перевернулась на спину, потом на бок, вгрызаясь ногтями в пол. В голове пульсировала боль. Путеводный шар, потерявший контроль, хаотично метался по пещере. Света от него становилось все меньше, но летуны шарахались, стоило шару оказаться поблизости.

Всего в нескольких шагах от того места, где лежала, Миэ увидела одного из северян. Мужчина лежал на земле, руки и ноги его мелко дергались, будто в судороге, рядом валялся потухший факел, а на груди несчастного сидела черная тварь. «Накидка» разинула рот и буквально заглотила лицо северянина. Еще одна стремительно спикировала вниз, выбрав себе другую жертву. Третий летун продолжал вертеться под сводом пещеры, будто выжидал, пока насытятся остальные.

Единственный, кто устоял на ногах, был Банру. Одурманенный настойкой хасиса, которую часто давали тяжелораненным воинам, чтобы те могли забыться в царстве грез, Банру уставился на летающую под потолком тень. Казалось, они вели безмолвный поединок.

Миэ разразилась новым беззвучным воплем боли. Она потянулась к жрецу, почти не веря, что он заметит ее. Так и сталось — Банру, немигающим взором, глядел лишь на чернокрылого летуна.

Неожиданно, все звуки умолкли. Миэ сперва подумала, что слух ее не выдержал пытки и она оглохла. Но нет, в нависшей тишине, такой же болезненной, как и писк теневых летунов, раздавались отголоски слов — шипящий шепот, протяжный и, в то же время, обрывистый. Миэ видела, как шевелятся пересохшие, неестественно бледные губы Банру. Тени взвились под потолок, их обагренные кровью рты изрыгали лишь тишину. Волшебница поднялась, покачиваясь на слабых ногах. Она хотела говорить, но безмолвие, что заполнило пещеру, глушило каждый звук.

В ногах, окутанные облаками пыли из-под сапог спохватившихся разведчиков, навеки затихли трое северян. Миэ дернулась, проглотив рвотный позыв. Быстро отошли, подумала она, отводя взгляд от кровавого месива, которым стали лица мертвых мужчин.

В следующий миг ее толкнули. Волшебница снова упала, едва не угодив ладонью под ногу одного из северян, вооруженного мечом. Почти сразу, над головой таремки проскользнула тень, запах серы шлейфом тянулся за нею. Тень настигла острога — беззвучно, острый зазубренный край вынырнул из белого брюха летуна, вязкая желтая жижа окрасила наконечник. Миэ вовремя увернулась от рухнувшей твари. Тень мигом ссохлась, будто земляная лягушка, свернулась вовнутрь и затихла.

Миэ почувствовала легкое облегчение. Значит, она не ошиблась, и Хеттские горы стали пристанищем для таронов — созданий ночи, пожирателей плоти и ловких обманщиков. Таронов считала давно вымершими созданиями, но, как оказалось, твари продолжали существовать и дальше. Сильнее всего тароны любили лакомиться содержимым человеческих голов, но оставляли его на десерт, сперва насыщаясь свежей кровью и мясом. Те, что поджидали в пещере, целились в лицо, ближе к любимому лакомству, а значит были не голодны.

Миэ не успела подумать о том, кем могли пировать тароны в безлюдной пещере. Рядом с нею оказался Дорф, дернул за руку, поднимая, будто безвольную куклу. Северянин размахивал мечом, отбиваясь от яростного летуна, теснившего их в коридор. Другой тарон, окруженный тройкой деревенских, бился под сводом — Миэ успела заметить рваную дыру в кожистом крыле. И только Банру, застыв недвижимый, будто камень, оставался спокоен.

Дорф схватил меч второй рукой и продолжал размахивать им перед собой, не подпуская тарона ближе, но и не нанося летуну никакого вреда. Тарон раззевал пасть, его алый язык сочился свежевыпитой кровью, но тварь не спешила подбираться ближе. И вдруг, заметив жреца, тарон крутанулся волчком, взвился, на миг слившись с тьмой под сводом, и камнем упал вниз, стремясь к Банру.

Миэ бросилась вперед. Она кричала, предупреждая об опасности. Охваченная страхом сущность отказывалась верить, что тишина, сотворена волшебником, не поддастся и слова умрут не родившись.

Тарон впился в спину жреца. Банру мотнул головой, ноги предали его. Жрец упал на колени, но не рухнул окончательно, найдя опору в руках. Миэ, как сквозь пелену сна, видела тутмосийца, стоявшего на четвереньках, и летуна на его спине. Проскользнувший путеводный шар отразил на стены длинную тень человека, обретшего крылья.

Над спиной жреца, не зацепив тарона, пролетело копье. Четная тварь обняла Банру крыльями, припала всем телом к жертве, становясь подобием уродливого горба. Жрец не сопротивлялся, только пальцы его обреченно скребли землю.

Миэ, оказавшись на расстоянии руки, вцепилась в крыло летуна. Тщетно — тварь не спешила отрываться от жертвы. Обезумев от отчаяния, крови и смерти вокруг, волшебница рвала крыло, ломая ногти об плотную кожу, и, в последней сумасшедшей попытке помочь, вцепилась в летуна зубами. Под сомкнувшимися челюстями хрустнуло.

В следующий миг тарон оторвался от Банру — брюхо и пасть летуна перепачкались кровью, ее густой аромат вонзился Миэ в ноздри. Тварь хищно оскалилась. Жрец завалился на бок и затих.