Вы прикалываетесь? И что мне теперь делать? Я засунула метлу за кадку с пальмой и проскользнула в заднюю часть зала. Они уже на пятьдесят первом лоте – эскизе работы да Винчи – и торги замедляются. Чёрт!
– Продано! – выкрикивает аукционист. Он стал громче, а посетители – беспокойней. Толпа представителей светского общества уже гораздо пьяней, чем в ходе первой половины аукциона. Я слышу, как Засранец Эндрю, миллиардер Силиконовой долины, говорит своему другу:
– Оно следующим лотом, верно?
Тот кивает в ответ.
– Ни хрена себе!
– Дамы и господа, – произносит аукционист, когда на сцену выкатывают огромную картину, скрытую под пологом из чёрной ткани. В зале повисла тишина, и все вытянулись на своих местах, чтобы получше разглядеть. – Перед вами жемчужина сегодняшнего аукциона: полотно «Суд Париса». – С картины сняли полог. Представшие взору танцующие богини во всем своём пышнотелом величии, драматическое пересечение света и тени – все это так же захватывает дух, как и раньше.
Весь зал шумно выдохнул.
Аукционист пускается в повествование об истории картины и её создателе:
– Пауль Рубенс был фламандским живописцем периода Барокко, который развил своё искусство на склоне лет, но имел самобытный стиль...
Воспользовавшись паузой, я проскальзываю в кресло Сент-Клэра. Соседнее место тоже пустует, его сексапильная консультант по искусству ушла. Моё сердце колотится, как и в нашу первую встречу, с той разницей, что мне не пришлось пробежать на каблуках десять кварталов.
– … никогда прежде его знаменитые картины не продавались нигде в мире. Сейчас у вас есть исключительное право стать обладателем этого бесподобного произведения искусства. – Он берёт в руку свой молоточек. – Начнём торги с миллиона долларов?
Несколько десятков табличек взмыли в воздух, словно кто-то спросил у детей в детском саду, не хотят ли они кексы.
– Один миллион пятьсот тысяч?
Тот же лес из поднятых белых табличек.
– Есть два миллиона? – спрашивает аукционист, и я не знаю, что мне делать. Костяшки моих пальцев такие же белые, как табличка, в которую я в панике вцепилась намертво. Сент-Клэр сказал, что цена не имеет значения, что он просто должен заполучить картину. Но я не могу ставить такую сумму. Или могу?
– Два миллиона, есть ли два с четвертью?
Я смотрю по сторонам. Полдюжины табличек по-прежнему в воздухе, и, похоже, Засранец Эндрю Тейт среди них.
Чарльз говорил серьёзно? Или играл в какую-то игру?
– Как насчёт двух с половиной миллионов? Два и пять, господа, за этот единственный в своём роде шедевр.
Две таблички. О, Боже мой, могу ли я и впрямь это сделать?
Аукционист делает вдох, и я чувствую, словно из моих лёгких уходит весь воздух. Он произносит:
– Два миллиона семьсот пятьдесят тысяч?
На этот раз в воздухе остаётся лишь табличка Эндрю, и аукционист говорит:
– Раз, два...
Я задерживаю дыхание и поднимаю вверх табличку.
– И мы поднимаем до трёх миллионов, господа, – радуется аукционист. – Кто предложит три миллиона?
Табличка Эндрю остаётся на месте, и мне ничего не остаётся, как перебивать его ставки. Они всё растут и растут, пока мы не доходим до четырёх миллионов... четырёх с половиной... пяти миллионов долларов.
Мне кажется, я сейчас упаду в обморок.
– Пять и восемь! – Эндрю продолжает держать табличку, размахивая ей, словно подаёт знаки семафора. Его лицо покраснело, и все в помещении шепчутся, как сумасшедшие.
Охренеть, неужели это правда?
– Есть ли шесть?
Я колеблюсь. Чарльз сказал, сколько бы не стоило, но речь идёт о шести миллионах долларов. Он хоть предполагал, что ставки поднимутся так высоко?
– Раз...
Эндрю ухмыляется мне, и я припоминаю, что ему было плевать на искусство, что он хотел лишь «побольше сисек».
– Ставка пять и восемь десятых миллиона, два...
Последний шанс. Я вскакиваю на ноги.
– Шесть миллионов, – объявляю я дрожащим голосом.
Все смолкают. Даже аукционист выглядит удивлённым. Но он берёт себя в руки и с кратким кивком произносит:
– Шесть миллионов раз...
Эндрю бросает взгляд на своего друга, вскинув брови.
– Шесть миллионов два...
Друг Эндрю качает головой, а следом за ним и Эндрю качает головой аукционисту.
– Продано! За шесть миллионов долларов. – Аукционист стучит своим молоточком, и зал аплодирует. Моё сердце колотится в ушах, а тело охватывает предобморочное состояние. Я только что перебила у Эндрю Тейта подлинное полотно Рубенса за долбанных шесть миллионов долларов. А Чарльза нигде не видно.
Ты что, блин, издеваешься надо мной?
Я рада, что на мне надето чёрное, никто не заметит, какая я потная и нервная. Обессиленная, я хочу утонуть в своём кресле, но люди хлопают и смеются. Я чувствую, как в воздухе завис вопрос: кто эта девушка?
– На этом программа нашего сегодняшнего вечера завершена.
Голос аукциониста тонет в какофонии разговоров в зале.
– Беннет! – один голос прорезается сквозь шум. Я съёживаюсь. – Грэйс Беннет!
Лидия в ярости и как ураган несётся ко мне сквозь толпу.
– Какого чёрта ты вытворяешь? – шипит она.
– Это не моя табличка, – заикаюсь я, и моё лицо вспыхивает. – Я…
– Это не игра, юная леди, – она вне себя от злости. – Если ты думаешь, что можешь просто заявиться сюда и опорочить эту компанию…
– Ты её заполучила? – Сент-Клэр появился у моего локтя.
Лидия останавливается.
– Что?
Киваю, затем с усилием сглатываю.
– За шесть миллионов. Это, эмм, хорошо?
Я вся подобралась, но лицо Сент-Клэра озаряется мальчишеской улыбкой, и он практически вопит:
– Да! – он смеётся и неожиданно подхватывает меня, начиная кружить. – Не могу поверить, что ты это сделала! Я был уверен, что Тейт собирается перебить мою ставку на этом лоте.
– Он почти это сделал, – признаюсь я, а мой пульс растёт от разливающегося по телу чувства облегчения. – Но я вступила в последний момент, и он отступил.
Сент-Клэр смеётся и ставит меня на пол.
– Боже, хотел бы я посмотреть на его лицо в тот момент.
– Вы можете посмотреть сейчас, – я улыбнулась, указывая на другой конец зала. Тейт, нахмурившись, направлялся к выходу.
– Нужно брать тебя с собой на все аукционы, – усмехается Чарльз, всё ещё прижимая меня. – Ты – мой счастливый талисман.
Моя голова кружилась от его прикосновений, от его близости, от счастья в его глазах.
– Я просто сделала то, что вы мне велели.
– Что он сказал тебе сделать? – спросила Лидия, её лицо озаряется пониманием происходящего. Она поворачивается к Сент-Клэру. – Вы попросили её участвовать в торгах вместо вас?
– Да, и она великолепно справилась, – он сжимает мою руку, и я чувствую, как вверх по руке бегут мурашки. – Спасибо.
Лидия игнорирует меня.
– Престижное приобретение, мистер Сент-Клэр, – говорит она, и ещё несколько человек окружают нас, чтобы тоже поздравить его, тем самым оттеснив меня в сторону.
Белые лилии в вазах начали немного сникать, стулья больше не стоят ровными рядами. Группа людей, столпившихся вокруг Чарльза, взрывается хохотом, но он не смотрит в мою сторону. Я не хочу задерживаться здесь, на краю толпы, так что направляюсь назад в холл. Это была самая длинная из всех рабочих смен в моей жизни, и я готова отправиться домой.
Я иду по мраморному полу в сторону выхода, когда кто-то похлопывает меня по плечу.
– Опять пытаешься сбежать от меня? – низким голосом произносит Чарльз, его британский акцент чётко выражен. Он скользит пальцем вниз по моей руке и слегка поворачивает меня лицом к себе. – Ты должна позволить мне как следует поблагодарить тебя за сегодняшний вечер.
Я улыбаюсь, думая о способах, которыми его великолепное тело может меня отблагодарить, и надеясь, что на моём лице не отразятся эти мысли. Или, может, надеясь, что они чуток отразятся.
– Что вы имеете в виду?
